Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Нет, мы все вышли одновременно. Я сейчас иду обратно, поскольку забыла там кое-что. – Хильда склоняет голову набок. – А что, дорогая, что-то не так?
– Ты видела, как она выходила?
– Саския, что стряслось?
Я нетерпеливо машу рукой.
– Так ты видела, как она вышла, или нет? Это важно.
– Да, мы вышли вместе. Она направилась к вашему дому, и мы попрощались. А теперь скажи, чего ты так всполошилась?
Но у меня нет времени на то, чтобы отвечать. Я бегу домой, бегу так быстро, как только могу, как меня еще способны нести мои усталые ноги.
* * *
Парадная дверь слегка приоткрыта. Мой затылок начинает покалывать, я дышу судорожно, тяжело. Что-то не так, ужасно не так. Но я все равно вхожу в дом.
У меня занимается дух. Матушка привязана к стулу, стоящему посреди комнаты. За нею стоит Деклан, держа нож у ее горла. По комнате взад и вперед расхаживает Лэтам.
– Саския, – говорит он, – как славно, что к нам наконец присоединилась и ты.
«Сокол» приходит в гавань Мидвуда ближе к полудню. Стоит чудесный летний день – безоблачное голубое небо, ярко-зеленая листва. Сегодня тепло, но не жарко. Мы с Брэмом сходим на берег, он держит мою руку в своей. Мои нынешние чувства поражают меня своей новизной. Как чудесно, что мы наконец увидели друг друга, увидели посреди безысходности – мы с ним точно две свечи, мерцающие во тьме. Прикосновение его ладони к моей одновременно и успокаивает, и напоминает мне о том, что я могу потерять.
Проснувшись поутру, я обнаружила на своем запястье розовую линию, такую бледную, что она была едва различима. Какая ирония! Метка, говорящая о том, что я начинаю влюбляться, одновременно увеличивает ценность моих костей для Лэтама. То, благодаря чему я чувствую себя такой живой, делает особенно ценным мое тело после того, как я умру.
– Добро пожаловать домой, – говорит Брэм, когда мы ступаем на сушу. Его голос звучит точно так же, как себя чувствую и я, – в нем звучит тревога, но также брезжит и проблеск надежды.
Мне хочется сказать что-то успокаивающее, но мы оба знаем, что это было бы неправдой. Я почувствую себя лучше, только когда увижу свою мать.
Всякий раз, когда я думаю о ее письме, меня охватывает тревога. Ни в коем случае не возвращайся в Мидвуд… Прошу тебя, пообещай, что ты исполнишь мое желание… Как бы тебе ни хотелось вернуться, мне необходимо, чтобы ты не возвращалась. Но, выводя эти слова, матушка, наверное, не понимала, о чем просит. И я не стану исполнять ее желание, если это ставит под угрозу ее жизнь.
Когда мы с Брэмом идем по Мидвуду, это кажется мне какой-то фантасмагорией. Все вокруг кажется мне меньше, чем прежде, словно город уменьшился в размерах из-за того, что я побывала где-то еще.
Мимо нас пробегает Уиллем, сын Одры Ингерсон, за ним гонится женщина – его домашний учитель. Вид у частной наставницы издерганный.
– Уиллем, вернись! – кричит она. – Сейчас же остановись! – Я ее не узнаю – должно быть, она из другого города. Меня охватывает сочувствие к бедняжке – похоже, иметь дело с Уиллемом совсем не просто.
– Я когда-нибудь говорила тебе, что мне хотелось, чтобы на доведывании матушка определила меня в домашние учителя? – спрашиваю я.
Брэм улыбается мягкой улыбкой.
– В самом деле?
– Да, так оно и было. – Я смотрю, как Уиллем взбегает на холм и, обернувшись, показывает своей наставнице язык. – Хотя теперь я уже не понимаю почему.
Брэм смеется. Затем говорит, уже серьезно:
– Такое занятие тебе бы подошло.
– Больше, чем гадание на костях?
Он задумывается.
– Может быть, и нет. Но я все равно уверен, что из тебя вышел бы хороший домашний учитель.
– А что надеялся услышать на доведывании ты сам?
– Мне хотелось поставить свои способности на службу людям. Чтобы они видели во мне источник благ, а не бед.
– И все?
– В общем, да.
– Стало быть, ты получил именно то, чего хотел?
От него не ускользает мой кокетливый тон, и он игриво толкает меня плечом.
Но когда впереди показывается мой дом, мои мышцы напрягаются, и желание разрядить обстановку сходит на нет. Брэм сжимает мою руку.
– Все будет хорошо. – Мы всходим на крыльцо. – И, Саския, вот еще что…
Я поднимаю голову, смотрю на него, и его глаза теплеют.
– Да, я получил именно то, чего хотел.
Во мне сплетаются противоречивые чувства. Надо всем преобладает печаль оттого, что я не могу остановить время, удержать этот прекрасный миг. Как же мне хочется насладиться той простой радостью, которую я испытываю теперь.
Но передо мной лежит иной путь.
Дверь скрипит, и я отворяю ее. Мы переступаем порог. Воздух в доме неподвижен и затхл.
Я хожу по комнатам, зовя матушку, но ответа нет, в доме стоит тишина. Матушка может быть где угодно. На рынке. В костнице. В ратуше.
Где бы она ни была, дома ее нет.
Я захожу в свою спальню – сейчас она опрятнее, чем когда я уезжала, – лоскутное одеяло аккуратно застелено, подушки взбиты, на мебели не видна пыль. Под кроватью стоят мои ботинки.
Я чувствую комок в горле. Матушка скучает по мне. Она никогда не была мастерицей говорить ласковые слова – мой отец куда более открыто выражал свои чувства, – но когда я оглядываю эту спальню… Это все равно что читать письмо, в котором она пишет о своей любви ко мне.
Я сажусь на кровать, и Брэм опускается рядом.
– Нам нужно найти ее, – говорю я. Меня терзает тревога.
Брэм переплетает свои пальцы с моими.
– Мы ее найдем.
* * *
Дойдя до площади, я вижу Хильду, которая выходит из ратуши. Вижу ее оранжевый плащ, и вздыхаю с облегчением.
– Должно быть, на сегодняшнее утро было назначено заседание совета, – говорю я Брэму. Солнце стоит высоко, уже почти полдень.
– Хильда, – кричу я, – подожди!
Косторез поворачивается и удивленно округляет глаза.
– Саския, что ты делаешь в Мидвуде?
– Да вот, решила вас навестить. Ты сегодня видела матушку?
Она подозрительно щурит глаза.
– А ей известно, что ты вернулась в Мидвуд?
– Это сюрприз. Так ты ее видела?
– Да, – кивает Хильда, – заседание совета только что завершилось, но твоя матушка задержалась в зале. Бетт попросила ее поговорить с ней наедине.
Я не сразу вспоминаю это имя. Бетт – это подмастерье Ракель. Она закончила свое обучение искусству Костемешания весной и вернулась в Мидвуд, когда Брэм и я отправились в Замок Слоновой Кости.