Другой вариант, практиковавшийся, в основном, рабовладельческими династиями американского юга, состоял в заключении брака внутри семьи. Нэнси Уилмсен Торнхилл (Nancy Wilmsen Thornhill) из университета Нью-Мехико заметила, что мужчины там женились на своих двоюродных сестрах чаще, чем на ком-либо еще. Исследовав генеалогии четырех южных семей, она обнаружила, что половина браков была внутрисемейными или состояла в «обмене родственниками» (когда, например, два брата женились на двух сестрах). В тот же самый исторический момент в семьях северян всего 6 % браков являлись родственными. Этот результат особенно интересен потому, что Торнхилл предсказала его раньше, чем получила. Богатство лучше строить на земле, которая, являясь дефицитом, ценна всегда, а не на удаче дельца, которая кому-то улыбается, а от кого-то отворачивается{370}.

Торнхилл продолжает свои рассуждения: если одни люди пытаются использовать брак для накопления богатства, то другие хотят им в этом помешать. Верховные владыки в этих вопросах имеют и свои интересы, и инструменты для их соблюдения. Как раз данное обстоятельство и может объяснить распространенность запретов на кровосмесительные браки между двоюродными родственниками в одних сообществах и отсутствие таковых в других. Сильнее всего брак регулируется в наиболее социально расслоенных популяциях. У бразильских трумаи, слабо различающихся по своему достатку, брак между двоюродными родственниками всего лишь не одобряется. У социально более расслоенных восточноафриканских масаев он наказывается «жестокой поркой». У инков же любого, кто опрометчиво женился на своей родственнице (в достаточно широком смысле), лишали глаз, а затем четвертовали. Император, конечно, являлся исключением (его жена приходилась ему родной сестрой), а начиная с Пачакути возникла традиция брать в жены всех своих сводных сестер. Торнхилл заключает, что все эти правила вообще не связаны с генетическим вредом инцеста: они позволяли правителям предотвратить накопление богатства в других семьях, кроме его собственной. Потому-то они и делали для себя исключение из всех правил{371}.

Это научное направление называется дарвинистской историей, которую «традиционные» историки воспринимают со скептической ухмылкой (что весьма предсказуемо). С их точки зрения, накопление богатства само по себе не требует какого-либо объяснения. С точки зрения дарвиниста, оно должно было когда-то быть (либо все еще оставаться) средством для достижения репродуктивного успеха: никакая другая валюта для естественного отбора значения не имеет.

Исследуя полынных куропаток или морских слонов в их естественной среде обитания, мы можем быть абсолютно уверенны: они борются за максимизацию своего долгосрочного репродуктивного успеха. Гораздо труднее сказать то же самое о людях. Все мы стремимся к определенным вещам, и часто это — деньги, власть, безопасность и счастье. Тот факт, что человек не в состоянии передать их детям «в генах», считается свидетельством против правомерности эволюционного подхода к исследованию нашего общества{372}. Но эволюционисты не говорят, что эти устремления являются билетами к репродуктивному успеху сегодня — они утверждают, что так было когда-то. Более того, это до сих пор, во многом, еще работает. Успешные люди чаще женятся повторно, чем неуспешные. И, даже учитывая, что контрацепция предотвращает непосредственный перевод повторных браков в репродуктивный успех, богачи все еще имеют столько же или даже больше детей, чем бедняки{373}.

Однако у людей на Западе, очевидно, гораздо меньше детей, чем могло бы быть. Билл Айронс (Bill Irons) из Северо-Западного университета в Чикаго энергично взялся за изучение этого вопроса. Он говорит, что люди всегда считались с необходимостью давать детям «хороший жизненный старт». Они никогда не были готовы пожертвовать качеством жизни потомства во имя его количества. Поэтому когда дорогое образование стало предпосылкой успеха, люди смогли переориентироваться и уменьшить число детей в семье, чтобы быть в состоянии оплатить их обучение (приблизительно тогда случился демографический переход к низкой скорости прироста населения). Именно так тайцы объясняют то, что сегодня у них детей меньше, чем было у их родителей{374}.

В нас не происходило генетических изменений с тех времен, когда мы были охотниками и собирателями. Поэтому где-то глубоко в мозгу современного мужчины сидят простые охотничье-собирательские правила: стремись к власти и используй ее для соблазнения женщин, которые принесут тебе наследников; стремись к богатству и используй его, чтобы покупать любовь чужих жен, которые родят тебе внебрачных детей. Это началось с человека, который делился куском рыбы или медом с привлекательной женой соседа в обмен на физическую близость, а продолжается поп-кумиром, провожающим фотомодель в свой автомобиль. От рыбы до машины история идет непрерывно — через шкуры и бисер, плуги и скот, мечи и замки. Богатство и власть — это путь к женщине. А женщина — это путь к генетической вечности.

Точно так же где-то в мозгу современной женщины сидит простой охотничье-собирательский калькулятор, с тех пор тоже не сильно изменившийся: стремись получить обеспечивающего тебя мужа, который будет кормить твоих детей и заботиться о них; стремись найти любовника, который передаст твоим детям первоклассные гены. Это началось с женщины, которая выходила за лучшего холостого охотника племени и спала с лучшим женатым — гарантируя своим детям хорошие питание и гены. И это продолжается до сих пор — когда жена промышленного магната растит ребенка, похожего на ее мускулистого охранника. Мужчины используются как источники отцовской заботы, богатства и генов.

Цинично? И вполовину не так цинично, как наша человеческая история.

No woman, no cry.

Боб Марли

У женщин проблема одна,

Я повторяю всегда

От Камчатки до Аргентины.

Эта проблема — мужчины.

Огден Нэш/Курт Вайль (пер. О. Волковой)

Сосновая полевка (Microtus pinetorum) — моногамный вид грызунов: самцы помогают самкам выращивать потомство. Мозги у них всех устроены одинаково: в частности, гиппокампы у них — одного размера. Когда нужно пробежать через лабиринт, и самец, и самка справляются с задачей одинаково. А вот история с серой полевкой (Microtus pennsylvanicus) — совсем другая: этот вид полигамен. Самцы, которым приходится курсировать между далеко разбросанными норами нескольких любовниц, путешествуют гораздо больше, чем самки. У них и гиппокамп больше, и дорогу в лабиринте они находят и запоминают лучше{375}.

Как и у серой полевки, у людей самцы справляются с пространственными задачами лучше самок. Если нужно сравнить контуры двух объектов под разными углами и понять, одной ли они формы, оценить, одинаково ли наполнены водой стаканы разной формы или решить любую другую задачу на пространственное мышление, мужчины, в целом, справляются лучше женщин. Похоже, сразу у нескольких видов полигамия и навыки пространственного мышления идут рука об руку.