точно так, будто трубка была наполнена табаком. Под глазами его в тугие узелки сошлись мелкие морщинки, землистые, с обкусанными ногтями руки нервно подрагивали. И он все молчал, словно собирался с мыслями или старался перебороть в себе вспыхнувшее волнение, вызванное моим рассказом. Какие чувства владели сейчас этим старым человеком — гнев, возмущение, обида? А может быть, его обуял страх перед всесильным Курном, повелителем и богом горстки темных обманутых людей, чьими жизнями он мог распоряжаться, как своей собственностью?

Я уж было начал раскаиваться в том, что рассказал старику о страшной тайне. Наверное, поспешил с этим делом. Надо бы поподробней узнать, когда собирался Зимагор покинуть свое подземное логово, как он намерен распорядиться судьбой аборигенов — уничтожить их сразу или оставить замурованными в подземелье на медленную и мучительную гибель от голода. Нужно было все это доподлинно выяснить и не рисковать зря, а все хорошенько обдумать и взвесить. Кто знает, что может предпринять старый и уже ослабленный человек, объятый суеверным ужасом перед своим властелином? Вдруг пойдет к Зимагору да расскажет ему о моем разговоре? Но эту мысль я тотчас отбросил.

Наконец старик поднялся со своего ложа, все так же неторопливо и спокойно подошел к пологу и вышел вон, не сказав ни слова. Распахнутый полог остался открытым, и сквозь косой треугольник входа в келью влился белесый разреженный свет наступившего дня, проникающий в подземелье из-под приподнятых глыб на своде пещеры.

Старик стоял у входа, сухой и приземистый, похожий на древнюю лиственницу — дерево, сугубо чтимое их племенем, потому что они считают, что их род произошел именно от лиственницы. Убедившись, что поблизости никого нет, Лаулас шагнул в пещеру и, плотно задернув полог, опустился на свое каменистое ложе. Лицо его было спокойно, лишь потускневшие глаза смотрели на меня с печалью и одобрением.

— Ты правильно сделал, Севгун, что рассказал мне об этом, — глухо заговорил он. — Я давно думал о том, что скоро все наше племя погибнет. У нас уже нет женщин, кроме нескольких старых мамок. Последней в этом каменном То-Рафе родилась Кыйдик. У нее могут быть дети. А могут и не быть — камень высосал жизнь из нашего племени. А Великий Курн, выходит, обманывал нас все эти годы, убеждал, что скоро он победит всех кинров, и тогда наши люди могут взять себе мамок из других племен, и род наш не угаснет. Да, он обманывал нас. Мы ему нужны были для того, чтобы добывать тот желтый песок, который он забирает себе. Это злой песок. Из-за него и раньше люди убивали друг друга, и песок доставался сильному. Но кто может победить Великого Курна? Я в своей жизни встречал лишь одного человека, который мог бы помериться с ним силой. Он был такой же большой, как Великий Курн. Но он был добрый.

— Уж не про Ивана Кондратьевича Янжуло вы говорите? — удивленно спросил я Лауласа.

— Как ты сказал, Севгун? Иван-Кондрат? Ты знаешь Ивана-Кондрата, у которого нет на ногах пальцев?

— Знал, — подтвердил я.

Старик сокрушенно покачал головой.

— Жалко Ивана-Кондрата. Я видел его давно. Как-нибудь расскажу тебе об этом, а сейчас нам нужно много думать. Надо спасать наших людей. Надо скорее спасать людей.

— Пойдем вечером в пещеры, расскажем всю правду, — предложил я запальчиво. — Не может быть, чтобы столько людей не справились с одним, пусть даже очень сильным, человеком.

— И-эх! — вздохнул Лаулас. — У Великого Курна много ушей и много глаз. И еще у него есть маленькое ружье, и еще у него есть невидимые кинры. Они охраняют этот каменный То-Раф. Ты сам убедился в этом на празднике совместной еды. Есть еще один выход. Духи его не охраняют. Это тот самый подземный коридор, по которому ты ходил в тайгу. Но никто, никто, кроме Великого Курна, Минора и Умруна, не знает, как отодвигать камни, чтобы уйти в тайгу.

— Что же делать?

— Думать сперва надо, Севгун, много думать надо. Делать потом.

За пологом зашуршала галька, и тотчас в нашу келью вошла Кыйдик. Лицо ее было радостное и довольное, будто она только что видела какое-то чудо или узнала хорошую новость.

— Вот, — сказала она, ставя перед очагом большое деревянное блюдо. — Умрун дал нам медвежье мясо, много мяса. Он сказал, что Великий Курн велел давать нам лучшую пищу. Теперь у нас всегда будет праздник.

Мы переглянулись со стариком, без слов понимая друг друга. Значит, все правильно — Зимагор действительно в скором времени собирается покинуть свое логово. А Кыйдик говорит о празднике; знала бы она, какой праздник готовит этот гнусный человек — не радовалась бы хорошей пище.

— Это все из-за Севгуна. Правда, дедушка? — она как-то застенчиво взглянула на меня, подхватила легкий, из березовой коры туес, отправилась по воду — пора было готовить пищу.

— Пока ей говорить ничего не надо, — озабоченно произнес старик, как только Кыйдик вышла. — Потом сам скажу. А теперь пойду к другим старым людям. Нам надо много думать вместе. Хорошо думать.

Старик ушел. Для меня потянулись часы тревожного ожидания. Отступать было поздно. Изменить что-либо в надвигавшихся событиях было не в моих силах. В одно верилось, что мы сумеем выбраться из подземелья, уйти в тайгу. Уже в который раз я прикидывал в уме различные варианты избавления и все никак не мог определиться в окончательном решении. Пожалуй, самое лучшее было бы склонить к побегу Умруна. Но чем можно соблазнить этого коварного человека? Единственное, что могло его прельстить, — это золото. Ради этого металла он, пожалуй, изменил бы своему хозяину. В этом не было никакого сомнения, ибо изменивший однажды уже не остановится перед изменой и в другой, и в третий раз. Но золото было у Зимагора, и потому Умрун верой и правдой служил ему. Оставалось единственное — силой заставить его открыть выход из подземелья с той стороны, откуда можно было беспрепятственно уйти в тайгу. Делать это, конечно, нужно ночью, когда Зимагор отдыхает в своем роскошном каменном склепе.

Между тем Кыйдик наполнила котел мясом, пристроила его на газовый очаг, и в скором времени в нашем убогом жилище запахло свежей мясной похлебкой.

Однако отведать нам ее в это утро так и не пришлось.

Причиной тому было странное и пока необъяснимое явление, произошедшее с газовым очагом.

Вода в котле уже вовсю кипела, когда пламя как-то