Распутин смотрел ему вслед с добродушной улыбкой, полной симпатии: он был уверен, что, вернувшись, Феликс снова возьмет гитару и продолжит петь. О! Какое удовольствие было слушать этого любезного и изящного молодого человека!

В 5 часов утра следующего дня Катя Иванова, служанка старца, встала и, прежде чем приняться за работу, заглянула в спальню хозяина, чтобы, как обычно, забрать его одежду и сапоги. Кровать была пуста.

Григорий Ефимович нередко еще не возвращался к этому времени, но ночные события, странное поведение старца, таинственный посетитель, перекинувшийся с Григорием Ефимовичем несколькими словами, – все это сильно обеспокоило служанку. Ее внезапно охватила тревога, она побежала в спальню к дочерям Распутина и стала трясти Матрену, вопя словно сумасшедшая:

– Матрена, Матрена, вставай! Мне страшно. Григорий Ефимович не вернулся!

Еще в полусне, Матрена слушала ее с трудом, но все-таки вспомнила совет, данный отцом накануне вечером, и нетерпеливо ответила Кате:

– Дура ты набитая! Отец уехал к «Маленькому». Может, там всю ночь провел.

Но в 7 часов Катя снова грубо разбудила ее и в этот раз, дрожа от настоящего страха, прошептала:

– Полиция!

Матрена тоже испугалась. Она тотчас встала, разбудила сестру и, набросив халат, вышла в соседнюю комнату, где ждали несколько полицейских. Те спросили, где Григорий Ефимович был ночью, и допросили всех в мельчайших деталях о вчерашнем вечере. Матрена сказала, что отец собирался ехать к «Маленькому». Варя и Аннушка подтвердили ее слова. Катя рассказала о закутанном в шубу ночном госте, чье лицо скрывала меховая шапка. Полицейские велели подняться в квартиру консьержке и дежурившим на лестнице агентам, которых, в свою очередь, допросили и установили, что в полночь перед домом остановился военный автомобиль, из него вышел мужчина в шубе, позвонил и поднялся к Распутину по черной лестнице. Полицейские записали эти сведения и удалились, не сказав встревоженным домочадцем, что случилось.

Сразу после их ухода Матрена бросилась к телефону и позвонила Муне Головиной. Но та ее успокоила, сказав, что Григорий Ефимович наверняка остался у Феликса Юсупова и что причин для страха нет; наверняка он скоро вернется домой.

К 8 часам, как обычно, стали подтягиваться первые просители: крестьяне из дальних губерний, высокопоставленные и не очень чиновники, бизнесмены, бедные вдовы, матери больных детей, генералы и простые солдаты, епископы, монашки и дамы с накрашенными губами. Все надеялись, что Григорий Ефимович изменит их жизнь к лучшему.

К 10 часам прихожая в квартире старца была забита народом, а сам он все еще не вернулся. Иногда кто-нибудь пробегал, не обращая внимания на ожидающих, дверь в столовую открывалась, и почитательницы с тревогой заглядывали в нее. Дверь таинственного кабинета, в котором старец имел обыкновение принимать красивых посетительниц, была распахнута. Благодаря этому посетители могли рассмотреть каждую деталь в этой комнате: простую металлическую кровать и покрывающие ее шкуры, туалетный столик, обвязанные лентами иконы. Таинственный кабинет, в котором Распутин уединялся с женщиной, сегодня казался совершенно заурядной маленькой, очень просто обставленной комнатой, пустой, унылой и совсем не чудесной.

В 10 часов телефон зазвонил, как и ежедневно: все знали, что звонят из Царского Села. Но если обычно служанка или кто-нибудь из последовательниц спокойно отвечал, что позовет старца, сегодня звонок произвел сильное волнение. Многие торопливо бросились к аппарату, и сквозь полуоткрытые двери донесся голос, но слов разобрать не удалось.

Среди посетителей расползалась тревога: никто не мог объяснить ни где старец так задержался, ни что означают эта непривычная суета, эти перешептывания и явная нервозность. Однако все разговаривали вполголоса.

Около 11 часов приехала Муня Головина в сопровождении матери. Узнав, что Григорий Ефимович до сих пор не вернулся, они побледнели, губы у них задрожали. Чтобы не сеять в доме панику, Муня спустилась к одному торговцу, откуда и позвонила Феликсу. Вернувшись, она сказала, что князь уехал рано утром; она разговаривала лишь с его камердинером, который ничего не знает.

Встревоженные «верные», сидевшие вокруг стола в столовой, оставались неподвижными. Вдруг зазвонил телефон, и Катя сообщила, что князь Юсупов хочет поговорить с Матреной. Та была не в силах ответить, настолько была взволнована. К аппарату подошла госпожа Головина. Остальные женщины слушали, как она довольно возбужденно говорит по-английски. Наконец Головина вернулась и шепнула дочери, что Феликс утверждает, будто не видел ночью Григория Ефимовича.

Это известие вызвало всеобщую подавленность. Аннушка и дочери старца решились повторить слова Григория Ефимовича: тот твердо намеревался ехать к «Маленькому». Катя со своей стороны утверждала, что узнала в ночном госте «Маленького». Госпожа Головина робко заметила, что это, наверное, какая-то ошибка. Но никто не хотел ее слушать, все впали в отчаяние.

Повисла тягостная тишина, мучительно медленно тянулись часы. Вдруг вошла Катя сообщить, что приехал с утра разыскивавший старца епископ Исидор в сопровождении полицейского; они хотят поговорить с Матреной.

Вошел епископ, за ним полицейский. Последний держал в руке резиновую калошу. Он поставил ее на стол перед Матреной и неуверенным голосом спросил:

– Вы – дочь Григория Ефимовича Распутина? Узнаете ли вы эту калошу с маркой «Треугольник», десятый размер, как принадлежащую вашему отцу?

Матрена взяла калошу в руки, несколько секунд рассматривала, а потом разрыдалась. Сбежались Варя, Аннушка, обе Головины и остальные «верные»: все опознали калошу как принадлежащую Распутину.

Полицейский рассказал, как около полудня двое рабочих сообщили им, что нашли эту калошу возле опоры Петровского моста и что на льду были следы крови. Полиция немедленно выехала на место и забрала калошу для опознания. Дочери старца отчаянно рыдали, у поклонниц случались истерики, а служанка Катя как безумная бегала по всем комнатам квартиры.

Просители, до сих пор тихо переговаривавшиеся в прихожей, заговорили громче. Генералы и высокопоставленные чиновники, пришедшие получить протекцию старца, поспешили покинуть квартиру до приезда полиции, не желая, чтобы их фамилии попали в протоколы. Возможно, Григорий Ефимович погиб, и никто не знал, кто теперь будет раздавать места и почести; не стоило дальше себя компрометировать. Бедняки, крестьяне, мелкие служащие и прочие, те, кто действительно нуждался в помощи, напротив, остались в прихожей; некоторые направились к двери в столовую и даже вошли в нее. Скоро все комнаты были полны народу, одни любопытствовали, другие держались почтительно; двери были распахнуты, все ходили туда и обратно, со всех сторон слышались причитания, рыдания, душераздирающие крики.

Кто-то взволнованно рассказал, что в начале месяца у старца были очень четкие предчувствия; он якобы сказал, что умрет в страшных мучениях. Другой уверял, будто знает, что он не хотел отпускать своего сына