* * *

Ни хрена это не помогло.

Я не знаю, кто учил этих балбесов использовать боевой лазер в атмосфере, но ему надо сказать спасибо: удар получился ослабленным, да и защита у нас какая-никакая имелась.

Только поэтому мы не превратились в горстку пепла.

Все это пронеслось в моей тупой доверчивой башке, пока «Джейран», кувыркаясь и дымя, уходил на север. Капитан оказался на высоте: выровнял подбитый кораблик и тянул, пока мог.

Посадка в тундре была жесткой.

Очень жесткой.

Орала пожарная сигнализация:

– Немедленно покинуть корабль! Начинаю подачу инергена. Тридцать секунд, двадцать девять, двадцать восемь…

Я подхватил на руки потерявшую сознание Сашу, потащил. Сзади хрипел капитан: кажется, сломал ребра.

Мы вывалились наружу, как были – в легких пилотных комбинезонах.

А вокруг – ледяное пространство с редкими серыми пятнами проталин. И – холод.

Я положил Сашу прямо на снег. Искал пульс, потом пытался услышать сердце.

Снежинки падали на ее ресницы и таяли не сразу.

Рванул молнию на ее груди. Под комбезом она была голая – даже майку не надела. Но было не до этого.

Набрал воздуха, прижался к ее рту.

Два выдоха, тридцать качков. Два выдоха, тридцать качков.

Капитан кашлял безостановочно. Сплюнул красным на снег и прохрипел:

– Ее надо в медицинский бокс.

– Тебе башку отшибло? Там газ. Еще час не войти на корабль.

Два выдоха…

Саша закашлялась. Поднялась и села.

Ее вырвало прямо на меня, но было наплевать.

– Что же ты, девочка? Пугаешь меня.

Она вытерла рот тыльной стороной ладони. Сплюнула желтой слюной и просипела:

– Я подам на вас в суд, господин ревизор.

– Во дела, – остолбенел я, – за что?

– За несанкционированный поцелуй. Но если вы повторите – я подумаю. Может, и отзову иск.

– Если шутишь – значит, живая, слава Богу.

Очень холодно. Я побродил, ища, что можно поджечь – но вокруг не было ни веточки, только ягель да лишайник.

Потом сообразил:

– Давайте сюда, пластины двигателя еще теплые.

Капитан доковылял сам, а Саше я помог подняться.

Довел, усадил к борту.

– Кентавры, – вдруг сказала она.

Черт, видимо, здорово ее приложило. Бредит.

– Все нормально, девочка.

– Чего же нормального? Рогатые кентавры, – сказала она ясным голосом, – вон там.

Я услышал мягкий топот и обернулся.

Их было с десяток – в меховых одеждах, с длинными разрядниками в руках. И они были верхом.

Верхом на оленях.

Один, замотанный до глаз какими-то тряпками, спросил:

– Ни ши шеи?

– Э-э.

Черт, как будет по-китайски «мы – мирные ревизоры»?

Тем временем он спрыгнул с оленя, подошел к Саше и ткнул ее разрядником:

– Ни хуй шо июй ма?

– Не матерись при даме, – зарычал я и врезал ему с левой.

Сзади ударило: ноги мои подломились.

Я лежал на спине и смотрел в чужое красное небо.

* * *

– Что же ты, братишка, сразу в драку?

– А чего ты по-китайски? Не мог по-русски спросить? Глеб хмыкнул:

– Так я наших всех знаю, а вы не наши. Да и корабль…

Сашу и перевязанного шкипера посадили на оленей. Мы со старшим патруля по имени Глеб шли пешком.

– А что, у русского сектора кораблей нет?

– Два стоят, да летать некуда, и топлива мало. А трапперы мы все в аренду отдали, добытчикам из Кормушки.

– У вас с китайцами война?

– Да так, ни то, ни се. То стреляем, то миримся. А как на Земле?

– Примерно так же: то миримся, то стреляем.

– Вообще здорово, конечно, – улыбнулся Глеб, – что Земля все-таки существует.

– В каком смысле? – удивился я.

– Ну, я родился на Парисе, уже после заварухи. Все детство – в убежище. В темных тоннелях с мокрыми стенками. У меня был планшет с детскими сказками. И еще там было про Землю: голубую теплую планету, где растут такие длинные зеленые штуки. Деревья, во. Там живут драконы, красивые принцессы в высоких замках сидят у открытого окошка – и ведь пургой их не сдувает! И китайские истребители не бомбят. Сидят и ждут этих, как его. Рыцарей! На безрогих оленях. А это, оказывается, не сказка. Вы и вправду существуете. А чего не прилетали раньше?

– Существуем, да, – пробормотал я, – а безрогие олени у нас в правительстве сидят. Вот и не прилетали.

Я не стал рассказывать ему про «Квадрат» и про то, что он только недавно открылся – может, парень меня бы и не понял.

Мы шли по тундре – мимо каких-то развалин, мимо ржавых ободранных остовов брошенных машин.

– И чем живете?

– Олешек пасем. Хорошо, что зародыши догадались взять с Земли сорок лет назад. Ну, теплицы есть, овощи выращиваем. Грибы опять же. Оленину меняем на хлеб у китайцев. Они-то на экваторе, да светильник у них висит – вот и вызревает кое-что. Еще мастерские у нас, всякие машины соседям чиним. Из двух одну собираем. Все на коленке, запчастей нет.

– Я помню по архивам: у вас были автоматические заводы. Три-дэ принтеры, опять же.

– Да сгинуло все, когда заваруха началась, – вздохнул Глеб, – кто в живых остался – сюда ушел. Здесь опытная станция была, в тундре. И подземные лаборатории. Европейцев и латиносов, например, вообще не осталось: сектора погибли, а кто выжил – приткнулись к нам, амерам или китайцам. Я почему и подумал на вас, что вы – из их потомков.

Тропа ползла между невысокими сопками: вздыхали олени, дремала Саша в седле. Кашлял капитан, сплевывая беспрестанно розовым.

– Ему, похоже, обломком ребра легкое пробило, – сказал я.

– Ничего, подлечим. Врачи есть.

Прошли черное поле солнечных батарей, потом – рощицу ветряков. Добрались, наконец, до базы. У входа перемазанные в масле парни матерились, копаясь в капоте древнего гусеничного грузовика.

– Ты как ротор выпилил, твою мать?

– Каком кверху, тля. Напильником выпилил, тля, чем еще?

Саша сказала задумчиво:

– Так вот ты какое, прекрасное далеко.

* * *

Коридоры с гладкими стенами, вырубленные в черном камне. И залитые светом белые потолки. Шахматные клетки площадок.