жажда печатного слова была столь велика, что ничто не могло пройти через мои руки непрочитанным, мой вкус тогда был настолько неискушённым, что ничто из напечатанного не могло меня обидеть.

Хороший материал для чтения поступал в дом из ещё одного источника, помимо библиотеки. Газеты на идише в то время были превосходными, и мой отец подписался на лучшие из них. С тех пор журналистика на идише, увы, деградировала, подражая отвратительной «жёлтой» американской прессе.

В библиотеке была одна книга, над которой я очень часто сидела, и это была энциклопедия. Обычно меня интересовали имена известных людей, начиная, конечно, с Джорджа Вашингтона. Чаще всего я читала биографические очерки о моих любимых авторах, и мне казалось, что знаменитости, вероятно, были рады умереть ради того, чтобы их имена и истории были напечатаны в книге славы. Я считала даже краткое упоминание в энциклопедии апофеозом славы. И во мне невероятных размеров достиг честолюбивый замысел, поглотивший все остальные мои стремления, и заключался он ни много ни мало в следующем – я должна при жизни узнать, что после моей смерти моё имя будет упомянуто в энциклопедии. Это была настолько колоссальная мечта, что я держала её в секрете даже от себя самой, просто позволяя ей лежать там, где она проросла, в неисследованном уголке моего деятельного мозга. Но она росла во мне, помимо моей воли, до тех пор, пока, я, наконец, не смогла устоять перед соблазном узнать точное место в энциклопедии, где будет располагаться моё имя. Я увидела, что оно недалеко от «Олкотт[16], Луиза М.», и я даже прикрыла лицо руками, чтобы скрыть выражение глупой, необоснованной радости. Я потренировалась произносить своё так, как оно будет записано в энциклопедии – «Антин, Мэри», и поняла, что оно звучит обрублено, и задумалась о том, не добавить ли инициал второго имени. Я хотела спросить об этом свою учительницу, но боялась, что могу выдать свои причины. Ибо, как бы я ни была одержима идеей величия, достижению которого стоит посвятить жизнь, я прекрасно понимала, что до сих пор мои претензии на посмертную славу были до смешного беспочвенны, и не хотела, чтобы надо мной смеялись за моё тщеславие.

Дух всего детства! Прости меня, прости меня за то, что я так легко предаю тайные детские мечты. Неужели я, глумящаяся сегодня над неискушённым ребёнком, нашла в жизни нечто более благородное, чем собственное стремление к благородству? Но разве не лучше быть поглощённой амбициями, которые я никогда не смогу осуществить, чем жить в глупом согласии с мнением моего соседа обо мне? Памятник на городской площади – это не столько изображение смертного человека, сколько символ бессмертных чаяний человечества. Так что не смейтесь над маленьким мальчиком, играющим в солдатиков, если он скажет вам, что собирается заставить мир вести себя хорошо, когда станет мужчиной. И во что бы то ни стало, впишите моё имя в книгу славы, указав: «Она была из тех, кто стремился». Ибо это и есть квинтэссенция истории жизни великих людей.

Летом дни долгие, а вечера, как известно, длятся до тех пор, пока горит фитиль лампы. Так что даже с учётом всего моего чтения, у меня оставалось время поиграть, и при всём моём усердии, играть я любила. Особенно мне нравилось играть с мальчиками. Театральные постановки на заднем дворе Бесси Финклштейн были не особо интересными, даже если я исполняла ведущие роли, придавая им выразительности декламациями на русском языке, из которых мои слушатели не понимали ни слова. Куда веселее было играть с ребятами в прятки, потому что мне нравилось использовать свои конечности – уж какие были. Меня так часто упрекали и дразнили за то, что я маленькая, что одержать победу над пятифутовым мальчишкой было для меня несказанным удовольствием.

Однажды высокий, крепкий чернокожий мальчик, который терроризировал весь район, грубо обращался со мной, когда я играла на улице. Мой отец, решив в кои-то веки преподать этому негодяю урок, вызвал полицию, хулигана арестовали и привлекли к суду. Он всю ночь провёл в камере, и выйдя на свободу после короткого заключения, стал с уважением относиться к правам человека и своим соседям. Но мораль данного инцидента в другом. Куда важнее мести обидчику для меня было то, что я увидела, как вершится правосудие в Соединённых Штатах. Мы собрались в маленьком зале суда, бородатый Арлингтон-стрит против кудрявого Арлингтон-стрит, обвиняемый и обвинитель, свидетели, сочувствующие, зрители и все остальные. Никто не раболепствовал, никого не запугивали, никто не лгал, если не хотел. Мы все были свободны, и со всеми нами обращались одинаково, как и написано в Конституции! И в самом деле наказан был злодей, а не жертва, как это запросто могло бы случиться в подобном случае в России. «Свобода и справедливость для всех». Троекратное ура Красному, Белому и Синему!

На неделе был один повод, ради которого я с радостью откладывала свою книгу, какой бы увлекательной она ни была. Это было вечером по субботам, когда Бесси Финклштейн заходила за мной, и мы с ней, взявшись за руки, заходили за Сэйди Рабинович; затем Бесси, Сэйди и я, брали друг друга за руки и заходили за Энни Рейли; и Бесси и так далее, и так далее, неразрывно связанные друг с другом, гуляли по Бродвею, жадно впитывая всё, что мы видели и слышали, о чём догадывались и чего желали, пока ходили туда и обратно по самой оживлённой улице Челси.

Мы шествовали плечом к плечу, нарушая строй лишь для того, чтобы пропустить людей; мы оставляли отпечатки наших носов и пальцев на стеклянных витринах, сияющих электрическим светом и манящих выставленным в них товаром; осматривали тонны дешёвых конфет, чтобы найти и купить на свои несколько пенни самые долгоиграющие, которые мы могли сосать и жевать по очереди, пока гуляли; мы околачивались везде, где собирается толпа, и могли пробежать целый квартал, приветствуя пожарную машину или полицейскую, или скорую помощь; мы путались у всех под ногами и старались не попадать в серьёзные неприятности – мы были обычными девчонками и чудесно проводили время, как умеют только те дети, чьи отцы держат подвальную бакалейную лавку, чьи матери сами стирают, а сестры шьют на швейной машинке, получая пять долларов в неделю. Если бы мы были мальчиками, то наверняка Бесси, Сэди и все мы были бы «бандой» и забегали бы в китайскую прачечную, чтобы подразнить «Чинки-Китайца», «копы» сгоняли бы нас с удобных порогов, и мы бы целый день хулиганили. Будучи собой,