Но так бывает только в романах. А в жизни, увы, продолжение следует, и прервать эту муку, как показала практика, – не в нашей власти.

Еще в палате я приметил розетку, и пока тут сердобольничал, успел слегка зарядить усопший мобильник. Выйдя в коридор, тут же его пробудил. Пора выходить на связь. Требовалось безотлагательно дозвониться к отцу.

Тот оказался бодр, однако суров:

«Где ты скрывался все эти дни?» – «Так сразу не объяснишь… Нетелефонный разговор…» – «Ладно, – смягчился он, – не волнуйся. Эксцесс локализован. Сыворотка поставлена в городские больницы. Ферма замурована». – «Замурована?» – «Да, ни щелочки. Эмчеэсовцы все залили бетоном, так что вместо лаборатории теперь глухой саркофаг. СЭС провела дезинсекцию. По заключению экспертной комиссии в живых не осталось ни одного скорпиона».

Я не знал, как реагировать на такую развязку. С одной стороны, конечно, побеждена экологическая катастрофа… Но с другой… Уничтожена моя ферма… Перечеркнута перспектива делать лекарство от рака… А как же… как же… Папа…

«А работать отныне будешь в Террариуме, – продолжал он все более оптимистично. – Под моим, пока еще непосредственным, началом. Хватит уже, в самом деле, экспериментов… Да, и настраивайся работать серьезно. Для начала ты должен дописать диссертацию. Материала, на мой взгляд, скопилось достаточно. Пора, наконец, тебе защититься. Пока я жив… Кстати, я придумал неплохое название, вполне актуальное для нашего времени: Адаптивное Поведение Скорпиона в Условиях Глобального Кризиса Цивилизации».

Я оторопел. Столь деятельная перспектива повергла меня в скептический ступор. Я только и смог выдавить: «Папа, зачем тебе это?» – «Не понял?» – «Моя, никому не нужная, диссертация…»

Он рассмеялся – молодым, заразительным смехом. Я невольно откликнулся, начал потряхиваться изнутри. Мы смеялись чему-то такому, о чем следовало бы заплакать, я уверен, отец в этот миг чувствовал то же самое…

Наконец, он сказал: «Твой вопрос – все равно что о смысле жизни. Все мыслители прошлого задавались подобными глупостями. Но никто так и не нашел вразумительного ответа. А знаешь почему? Потому что ответа не существует в принципе… Онтогенез есть краткое повторение филогенеза. Все живое движется в трагическом направлении. Если мы можем что-то противопоставить неизбежному сползанию в смерть, так это лишь дальше толкать колесо жизни. Понимаешь? Хоть на чуть-чуть. Провернуть. Понимаешь, сынок? В своей бессмысленной судьбе сделать это».

Он замолчал. Я с усилием проглотил горький комок.

«Да, папа. Кажется, я все понял».

Во мне словно вспыхнуло озарение. Я стоял посреди больничного коридора, смотрел на шатко слоняющихся доходяг, и в каждом из них видел олицетворение подвига. Вся их никчемность, их жалкий, животных страх, их судорожные попытки продлить свое прозябание – были борьбой. Борьбой до конца. Невзирая на диагноз и возраст. Ну а я? Я хотел убежать. Я возомнил для себя иную возможность. В какой-то момент я даже казался себе героем, бросившим вызов банальной судьбе человека. Да что там – самое смерти! Но сейчас, после разговора с отцом, я осознал, насколько был инфантильным.

Презрение к смерти – самый примитивный вид героизма.

Уважение к жизни – вот вызревшее бесстрашие.

Минуту-другую я стоял зачарован. Вдруг почувствовал себя окончательно старым. Нет, не мудрым, а именно старым, вымотанным и смиренным.

И тут опять запиликал мобильник. Я взглянул на дисплей.

Мира.

«Тебя не было целую вечность. Куда ты исчез?» – «Так сразу не объяснишь. Я и сам пока не до конца понял». – «Я места себе не находила. Писала тебе эсэмэски, звонила. Но ты был вне зоны доступа. Почему?» – «Прости. Так получилось». – «Ты, наверное, думаешь это шутки – исчезать так надолго?» – «Нет, я так не думаю. Я знаю, это очень серьезно».

Ее голос раскис до плача:

«Я умру без тебя, слышишь?»

Меня тонко пронзила боль.

«Я знаю… Я… я вернулся».

Дождь почти перестал. С козырька срывались вялые капли, кое-где на лужах сверкали редкие кольца, но люди уже складывали зонты. Я поднял воротник и спустился по больничным ступеням. До метро было минут десять бодрого хода. У автобусной остановки приметил сухую лавочку – под навесом. Я не собирался ждать общественный транспорт. Требовалось покурить. Присесть и хорошенько еще раз обдумать. В сущности, решение я уже принял. Но нельзя же вот так, сгоряча, по первому всплеску. Я курил. Я оттягивал время. Решение не менялось.

Бросив окурок, я набрал мобильный номер Андрона.

«Что случилось? – изумился Андрон. – Почему ты до сих пор не свалил?» – «Так сразу не объяснишь. Тут без бутылки не разобраться». – «Но тебя, по крайней мере, не повязали?» – «Смотря что ты имеешь в виду».

Я усмехнулся. Он крякнул.

«Между прочим, – сообщил Андрон, – звонил из Америки Кеша. Разыскивает тебя». – «И… что ты ему сказал?» – «Сказал, ты отправился в кругосветку. Связи с тобою нет. Я же не знал, что ты все еще здесь».

Он снова крякнул. Я тяжко вздохнул.

«Слушай, Андрон, а помнишь, ты мне намекал, вроде какие-то люди интересуются моей яхтой? Это правда?» – «Ну… был разговор…» – «Так вот, срочно мне их разыщи». – «Да что с тобой, в самом деле!» – «Со мной все нормально. Все хорошо. Все именно так, как должно быть».

Между нами повисла пауза. Он не решался ее прервать, а я не решался произнести то, что поставит точку. Подъехал автобус. Зашуршало, затопало. Наконец, рыкнуло и, обдав выхлопом, стихло.

«Я принял решение… Да, решено… Я продаю Миранду».

Старость – не столько возраст, сколько смирение.

Я снова был дома, лежал в постели с женой и читал книгу Лебовиса. Кто-то скажет: да это же бред, невозможно всю жизнь читать одну книгу.

В самом деле? А одну женщину – можно?

Да нет же, чувствовал я себя хорошо. Нормально. Вообще, забавно, как меняются с возрастом вкусы: пресытившись сладким, однажды находишь пикантность в горечи, а разуверившись в смысле, открываешь для себя прелесть абсурда.

Читая вдумчиво, не спеша, я с удивлением обнаруживал, как много существенного в минувшие читки мною пропущено. К примеру, о том, что не все скорпионы опасны для человека. Или о том, что до полного созревания скорпион проходит несколько линек. Или о том, что себя умертвить он не может никак, ибо доказано: собственный яд на скорпиона не действует, а история, как скорпион в огненном круге смертельно себя жалит – не более чем поэтическая легенда.

Наконец, я добрался до первых страниц. Ну, вы знаете, эти статьи мелким шрифтом, которые бестрепетно сразу пролистываются, чтоб поскорее взяться за главное. А между тем там была биография самого Лебовиса…

Патриарх скорпиологии родился в Москве в 1913 г. Пятилетним ребенком вместе с родителями эмигрировал в Германию. Окончив школу, поступил в Берлине на математический факультет. Продолжить обучение, к сожалению, не удалось. В 1933 г. он вынужден бежать, сначала во Францию, затем в Испанию. Там он впервые знакомится со скорпионом, будучи по роковой случайности им ужален. После агонии, к счастью закончившейся несмертельно, Лебовис живо интересуется скорпионьей темой. Он поступает на факультет биологии Андалусского университета и оканчивает его с отличием. Защищает диссертацию «Скорпионья математика», и ему предлагают место на кафедре. Однако статья «Скорпионьи аспекты гражданской войны» осложняет его отношения с тоталитарной наукой. Следующие работы «Оружие скорпиона» и «Скорпион на распутье» фактически ставят его в оппозицию к диктаторскому режиму. Свою деятельность Лебовис называет криптоскорпиологией (в данном случае «крипто» означает «непризнанный»), но официально его объявляют псевдоскорпиологом и предают анафеме. Спасаясь от репрессий, в 1940 г. опальный ученый бежит в Марокко, затем в Алжир, затем в Тунис, где продолжает самозабвенные изыскания. Из-под его пера выходят «Скорпионья история», «Скорпионья философия», а также сборник стихов «Песни скорпиона».