Произведя глубокую разведку в ящиках с письмами, нашла, среди прочих морковинских, письмо его от 27.12.1960, где он говорит: «Как Вам уже писал, у меня хранятся письма Марины Цветаевой к Анне Тесковой. Покойная Августа Тескова (сестра Анны, Августа Антоновна)[631] завещала их мне, с тем, однако, чтобы они не покидали пределов Чехословакии. Познакомить Вас с ними является моей обязанностью. Я это сделаю через Чехословацко-советский институт и пошлю Вам их фотокопии. Вопрос лишь в сроке. Я сейчас так завален работой, что не представляю себе, когда смогу этим заняться, но постараюсь поскорее».

Письмо от 3.12.1961. «Мой „напарник“ из Чехословацко-советского института д-р Ботура, тоже болел… это причина того, что я еще не смог приняться за цветаевские дела…»

От 14.1 62 (?) «Фотокопии писем к Тесковой я Вам обещал, но пока что их у меня нет (я Вам писал о затруднениях Литературного института)».

От 14 июня 1962: «Что до фотокопий цветаевских писем, то я их Вам давно обещал; не моя вина, что не могу найти кого-нибудь, кто осуществил бы это. У меня, к сожалению, нет свободных 2000 крон, чтобы сделать это за свой счет».

Более ранних писем я не нашла, да и искать не буду, т. е. надо перерывать целые тюки, похороненные где-то на чердаке; жаль времени. Мне помнится, что в одном из них было сказано, что: Августа Тескова завещала письма Литературному Институту (чешскому), или Морковин, получив их по завещанию Тесковой (Августы), передал их Литературному Институту. Кажется, именно последнее. Но впоследствии Литературный Институт лишился помещения, переданного под ресторан, и Морковин взял письма «на хранение». Году в шестидесятом письма находились в ведении Литературного Института, и тогда, конечно, легче было бы добиться толку, кабы, да если бы, и т. д. Теперь, когда Цветаева выплыла на поверхность, письма приобрели «и» для Морковина особую ценность, он всячески тормозил, тормозит и будет тормозить снятие фотокопий, которое еще в 61-м году собирался осуществить сам. Сейчас важно выяснить, удалось ли добиться чего-то конкретному человеку, ездившему с поручением от Розы Федуловой. Она говорила о каком-то полковнике Свободе, через которого, возможно, и надо действовать? Вера Семеновна (львиная тарелка!) говорила, что через Ленинскую библиотеку можно тоже заказать фотокопии — в порядке обмена (?). Боюсь только, что такой обмен приведет к тому, что письма осядут в Ленинской библиотеке, хотя Вера Семеновна уверена, что нет.

Так или иначе, мне кажется, что пока мы не добьемся фотокопий, никаких «услуг» Морковину делать не следует. Тем более, что с работой своей он нас упорно не знакомит (разговоры о том, что надо бы перевести (?) для меня (что?) с чешского на русский, я слышу, верно, 5-й год) — а работать нам (или Вам) на кота в мешке не имеет смысла. Если у Розы только одни разговорчики, то напишем бумажку на имя Штолла[632]; но что значит «Директор института Академии наук»? Какого института? — Адресовать микрофильмы или фотокопии, может быть, лучше на имя Эренбурга? Его все знают, по его адресу дойдет, а, главное, он передаст нам; в Союзе и слон может затеряться.

Не обольщайтесь надеждой, что с комментариями разделаемся к 1 февраля. Даже если обе мы работали бы только над этим с утра до полуночи ежедневно, то не успели бы. Работы очень много. Кстати, пожалуйста, пришлите мне адрес Антокольского (а также отчество его не помню)[633] — хочу спросить у него сведения о начале «3-й и 2-й студий» (будущего Вахтанговского и Камерного) — это потребуется для комментариев к Казанова и ряду стихов тех лет. Попытаюсь написать и Асе с просьбой составить хотя бы примитивную «канву жизни» на ранние годы. Это всё есть в ее воспоминаниях, но разбирать ее почерк немыслимо, особенно при моем теперешнем зрении. Может быть, и она даст машинописный экземпляр, тогда сами справимся.

Подумайте, как нам быть с посвящениями? В ряде случаев вещи были опубликованы с посвящением; так и будем помещать. В ряде случаев есть «глухие» посвящения, т. е. в рукописях. Игнорировать их все, или нет? Например, Стихи о Москве 16-го года и еще ряд — связанные с Мандельштамом, и об этом хотелось бы сказать, тем более, что сохранились черновые рукописи о Мандельштаме, где говорится много интересного, что могло бы войти в комментарий; в частности, говорится там и о стихах к Ахматовой. Как быть со «Стихами сироте»?[634] Были ли они опубликованы с посвящением? Если нет, то будем ли упоминать о Штейгере? (Кстати, материала много и неопубликованного, т. е. — помимо опубликованных писем к Штейгеру). Как быть со стихами, посвященными Пастернаку? Тут ведь тоже есть, что сказать… а материал подобрать нелегко, несмотря на то, что его достаточно.

Очевидно, в каждом частном случае придется решать, не подчиняясь единому правилу. Как Вы думаете? Это — вопрос немаловажный по существу.

Мне бы хотелось: оставить посвящения опубликованные (иначе нельзя) — и те, что мама сама восстановила бы (к примеру: Пастернак, Волошин, Мандельштам, Гронский) — знаю, что не восстановила бы Родзевича, Завадского, Штейгера — по незначительности их, как первопричины стиха… Впрочем, скажем, стихи, посвященные Завадскому, на мой взгляд, почти равнозначущи причине…

Я почти не отдохнула, т. е. силы плохо восстанавливаются, сердце и дыхание плохо слушаются, но голова настолько прояснилась, слава Богу. Если бы никаких забот, кроме книги! Обнимаю Вас. Желаю Вам хоть отоспаться на праздники. Кто знает, когда письмо дойдет до Вас! Почта наша 3 дня не работает со всем народом наравне. А. А. шлет привет.

«Волшебный фонарь» кончается «Литературным прокурорам»; стихи к Брюсову «Я забыла, что сердце в Вас только ночник» — сборник «Из двух книг», М., 1912 г.

Милая Анечка, пользуюсь оказией — завтра наши соседи — «культоры» едут в Москву и опустят письмишко. Кстати, статуя Ленина работы Павла Ивановича[635] была торжественно установлена на тарусской «Красной» площади — открытие было 7-го ноября. Ада видела памятник, говорит — производит хорошее и не банальное впечатление… Посылаю Вам очередное послание Вашего пражского приобретения. Насладитесь — пришлите, пожалуйста, обратно, чтобы я ответила с присущим мне тактом, доброжелательством и грацией. Особенно меня пленил длинный абзац о моих, пардон, размерах, также и мудрые слова насчет Орловского предисловия и разрешение Орлову написать письмо ему, Морковину.