еще долго по ней будут расходиться волны ряби. Ты не местный. Твой путь лежит дальше. Ты, как камень, покинешь нас, оставив разбираться с волнами самим. Олейега в чем-то права. Лабиринт действительно нас изолировал, но… одновременно с этим он держал в узде тех, кто имеет дурные намерения по отношению к нашей родине. Как же мы будем спать спокойно, зная, что наше убежище находится под угрозой?

Один за один старейшины поднимались со своих мест, чтобы высказаться о ситуации. Кроме Олейеги лишь один, старейшина с молотом у пояса, Адур, сын Рабуда, с лицом, напоминающим Бадура, высказался в защиту Хаджара. Он сказал о том, что если сражению быть — его нельзя миновать. И трус лишь обнаружит, что совершил, в попытке спасти свою жизнь, столь гнусные и подлые деяния, что его путь уже нельзя назвать жизнью человека. Если биться — то биться насмерть.

Толпа встретила его слова с молчанием. Насколько понимал Хаджар, род Стародубов славился своим военным искусством, но, по этой же причине, простые люди, стремящиеся к размеренной жизни, не сильно любили этих нелюдимых воинов.

Когда кто-то из старейшин высказывал свою точку зрения, толпа все громче начинала кричать, призывая Арада, как принимающую сторону и того, кто вызвал суд Старцев, прийти к решению.

Воздух в амфитеатре буквально пропитался страхом, любопытством, сомнениями и предвкушением. Напряжение нависло над ареной плотным облаком, и каждое произнесенное слово казалось каплей в бурлящем океане внутренних терзаний.

И после того, как последний старейшина поделился своей точкой зрения, Арад снова поднял руку, чтобы вернуть себе внимание амфитеатра. Он посмотрел на Хаджара и в его глазах на мгновение отразилась тень сомнения.

— А теперь, Хаджар, сын Хавера, следуя пути праотцев, мы даем тебе слово. Ибо, между нами, все еще нет крови, а действия твои были порождены лишь незнанием и в них не было недоброго умысла. Но помни, что это не лишает тебя ответственности за содеянное, лишь может изменить меру наказания.

С этими словами амфитеатр погрузился в глубокую, ледяную тишину. Все взгляды были прикованы к Хаджару.

Генерал, одиноко стоявший в центре занесенного снегом амфитеатра, поднял голову и встретил взгляды как жителей деревни, так и старейшин.

— Меня зовут Хаджар, сын Хавера, — представился он. — Кто-то называет меня Безумным Генералом, а мой меч, сквозь врагов моих и моего народа, вырезал мне имя Ветер Северных Долин, — с этими словами Хаджар закатал левый рукав, демонстрируя именную татуировку. — Я пришел из земель столь дальних, что даже сны о них не доберутся до этого края. И прожил так долго, что ваши прадеды для меньше лишь дети. И я действительно разрушил ваш лабиринт. Как прежде разрушал дома, семьи и жизни бесчисленного множества людей. Мои руки пролили столько крови, что её хватило бы, чтобы затопить этот край да, и, наверное, окрасить горы алым.

По мере того, как Хаджар говорил, люди бледнели, сливаясь лицами со снежным покровом. Некоторые прижимали к себе своих детей, а другие и вовсе закрывали им уши.

Глава 1789

— И правда в том, — продолжил генерал. — что мне сложно даже испытывать к вам сострадание. Я бывал среди многих народов. Видел смерть целых рас. И когда я исцелю свою подругу, Лэтэю, дочь Галенона, то уйду отсюда. Отправлюсь дальше. А вы останетесь. С последствиями моего выбора. Несправедливо ли это по отношению к вам? Да. Сожалею ли я о том, что сделал? Да. Если бы у меня было возможность что-то изменить поменял бы я свой выбор? Нет.

Хаджар вытянул ладонь и Синий Клинок лег в неё, а вокруг взвились вихри ветра, готового сорваться в яростной буре тысячи мечей, стоило лишь генералу подумать об этом.

— И я мог бы сказать, что принимаю ваш суд, — взгляд Хаджара обернулся сталью, а голос — клинком. — Но правда в том, что ваши жизни оборвутся прежде, чем вы ощутите последствия крушения лабиринта. Пройдут века до того, как сюда придут первые странники из внешнего мира. И, скорее всего, к этому моменту эти земли придут в такое запустение, что адепты отыщут лишь развалены и могилы. Я пришел сюда лишь из уважения к вашим обычаям и потому, что так мне велит закон гостеприимства и я не стану очернять себя перед праотцами тем, что нарушил его. Но это не значит, что вы можете меня судить. Тот мир, от которого вы огородились, живет по простому правилу — выживает сильнейший. И если среди вас есть тот, кто хочет бросить мне вызов — я приму его, и мы будем биться с честью. Если же нет — мне надо отыскать лекарство для подруги.

В абсолютной тишине, нарушаемой лишь воем стальных ветров, Хаджар прождал несколько мгновений, после чего, все в том же молчании, убрал меч в ножны и направился на выход.

Те люди, что остались позади, он состарятся и умрут прежде, чем Хаджар сможет запомнить их имена и…

Может Хельмер прав.

Может быть, Хаджар действительно поумнел.

Либо постарел.

А может и все сразу.

В любом случае — эта деревня и её жители — лишь очередная остановка в непрекращающейся гонке со временем и…

— Я буду биться с тобой, чужеземец, — когда Хаджар уже почти покинул арену, на ледяной покров спрыгнул молодой мужчина, держащий в руках огромный топор. Настолько большой и тяжелый, что было удивительно, как даже такой гигант, как этот воин, мог его удержать. — Меня зовут Бадур, сын Адура. Между нами нет крови, но ты должен её моему народу, и ты уплатишь свой долг.

Хаджар только вздохнул… что же, Бадур сдержал свое слово. Пусть его встретил и не он сам, а его правнук.

Генерал обнажил клинок и пошел обратно на арену.

Бадур был человеком внушительного роста. Возвышаясь, почти два метра, он невольно заставлял остальных чувствовать себя сродни Албадурту. А шириной плеч воин мог поспорить с раскидистыми оленьими рогами. Но в его телосложении при этом не обнаруживалось ничего лишнего.

Это легко было оценить, учитывая, что воин скинул шубу и куртку, подставив плоть жадному морозу.

Его голый торс представлял собой мозаику шрамов, каждый из которых рассказывал историю борьбы со сталью и когтями.

И все же, несмотря на устрашающую внешность, глаза Бадура удивляли. Изумрудного цвета, они излучали неожиданную теплоту и доброту, противореча суровой конституции его тела. И это тепло не было направлено конкретно на Хаджара, а, скорее,