более радикальные требования.

Эти требования стали особенно настойчивыми после тяжкого поражения нашего флота в мае под Цусимою. Тогда же в Москве многие организации, преимущественно из людей либеральных профессий, объединились в особый «Союз союзов».

В конце мая в Москве был созван съезд из земских и городских деятелей, который постановил представить государю через особую депутацию адрес о скорейшем созыве народных представителей и о даровании стране конституции. Депутация была принята императором Николаем, к которому князь С. Н. Трубецкой[91], профессор Московского университета и известный общественный деятель, обратился с изложением существа постановления съезда. Наконец, в июле 1905 г. собрался вторично того же характера съезд, еще определеннее высказавший, что осуществление проекта созыва народных представителей на возвышенных началах «не может внести успокоение в страну и предотвратить опасности, ей угрожающие».

Тем не менее 6 августа 1905 г. положение о так называемой «Булыгинской думе» законосовещательного характера было объявлено[92].

Население ответило на этот акт крупными беспорядками, начавшимися во всех центрах и постепенно перекинувшимися на железные дороги.

В начале октября забастовали железные дороги, примыкавшие к обеим столицам; вслед за этим брожение распространилось на другие линии, и вскоре поезда перестали ходить совсем. Руководство забастовочным движением принял на себя Железнодорожный союз, объединивший до полумиллиона железнодорожных служащих.

Примеру железных дорог последовал и телеграф. Очевидно, стала неисправной и почта, зависящая от правильного функционирования рельсовых путей.

Затем начали останавливаться фабрики и заводы. В столице погасло электричество, и город погрузился во мрак. Стачка угрожала также прекращением работы водопровода.

Жизнь, таким образом, останавливалась. И не только в столице. Волна забастовок прошла по всем большим городам России, вызывая во многих местах уличные столкновения с полицией и войсками. Но центральное место в событиях все же принадлежало Петербургу, в котором руководство революционным движением принял на себя Совет рабочих депутатов.

Главным способом его борьбы с властью являлась подготовка всеобщей политической забастовки. Названный Совет возник самочинно, путем избрания от каждого завода или фабрики в несколько сот рабочих одного делегата; имевшие меньшее число рабочих должны были для выборов объединиться в группы.

Совет рабочих депутатов, образовавшийся незадолго до 17 октября, успел вырасти и приобрести значение в самое короткое время. Открыв свои первые заседания при наличии всего лишь нескольких десятков делегатов, он быстро довел свой состав до пятисот членов и выше.

Депутаты, собравшиеся в нем, представляли до полутора сот фабрик, заводов, мастерских и профессиональных союзов. В состав Совета вошли также представители социал-демократических фракций — большевиков и меньшевиков — и делегаты от партии социалистов-революционеров.

Кроме того, с Советом поддерживали тесную связь разного рода союзы и стачечные комитеты, выраставшие неожиданно, точно грибы после дождя.

Совет имел особый исполнительный комитет, и при нем издавались «Известия Совета рабочих депутатов». Газета печаталась в различных типографиях столицы, поочередно захватывавшихся путем налетов, совершаемых распоряжением того же Совета.

Совет рабочих депутатов сумел подчинить своему влиянию всю рабочую массу столицы и постепенно стал играть роль как бы второго правительства, с которым стали считаться даже власти. По приказам Совета жизнь в столице стала постепенно замирать.

Создавалось, таким образом, положение, из которого необходим был выход…

Распоряжение, неосторожно вырвавшееся 14 октября у генерала Трепова[93], тогдашнего градоначальника столицы, а затем министра внутренних дел, при новых беспорядках: «Патронов не жалеть!» — не могло, конечно, разрешить назревавшей катастрофы. Оно ее лишь сделало неизбежной…

МАНИФЕСТ 17 ОКТЯБРЯ

— Ну, друзья, поздравляю: вчера подписан манифест! — с таким приветствием вкатилась к нам 18 октября днем грузная, несколько нескладная фигура с добродушным выражением в лице старого и доброго друга всей нашей семьи. — Я давно раздобыл для вас в сенате один экземпляр этого документа, отпечатанный на особой бумаге и вложенный в зеленую папку. Смотрите, какой определенный, отчетливый шрифт и как много обещает цвет этой папки! Ведь зеленый цвет — эмблема надежды!

— Слава Богу! — сказала моя жена. — Наконец-то мы отдохнем от ужасов последних месяцев. О проекте такого манифеста нам уже кто-то шепнул; нынче этот слух становится для нас уже фактом.

— Не очень успокаивай себя, мой милый друг, — возразил я ей. — Теперь-то, быть может, только и начинается борьба за лучшую жизнь. Дело ведь не в подписании бумаги, а в осуществлении ее содержания.

Тем не менее мы с жадностью стали знакомиться с текстом только что вышедшего манифеста, еще пахнувшего типографской краской.

— «Мы, — читал кто-то из нас слова государя, — признали необходимым объединить деятельность высшего правительства…

На обязанность такового возлагается выполнение непреклонной нашей воли:

1) Даровать населению незыблемые основы гражданской свободы…

2) …Привлечь теперь же к участию в Думе[94]… те классы населения, которые ныне совсем лишены избирательных прав…

3) Установить как незыблемое правило, чтобы никакой закон не мог восприять силу без одобрения Государственной думы и чтобы выборным от народа обеспечена была возможность действительного участия в надзоре за закономерностью действий поставленных от нас властей…»

— Да ведь это подходит под понятие «конституция»! — воскликнул кто-то из нас.

Остальные к этому мнению присоединились. Мы поняли слова манифеста так, что император Николай II под давлением обстановки стал на путь самоограничения царской власти в пользу передачи части своих верховных прав народу.

Авторы Манифеста 17 октября и основных законов, приуроченных к нему, явились, однако, по одному очень меткому выражению, товарищами «великого соблазна».

Редакция обоих названных актов страдала полным отсутствием ясности и определенности и потому допускала различное понимание в зависимости от настроения и намерений их толкователя.

Действительно, вполне очевидно, что весь смысл издания Манифеста 17 октября заключался в том, чтобы внести в страну успокоение и умиротворяющим образом ответить на жажду населения видеть Россию конституционным государством. Между тем хотя весь названный манифест и казался построенным на конституционных началах, но самое слово «конституция» нигде употреблено не было.

Столь же двусмысленной была и редакция основных законов. По существу, в нее были включены такие положения, которые с несомненностью являлись в отношении верховной власти ограничительными и потому присущими лишь конституционному государству.

«Никакой закон не может восприять силы без одобрения Думы», — говорилось, например, в одной из статей новых основных законов.

Однако наряду с введением в основные законы таких ограничительных положений был сохранен императорский титул «самодержца», находившийся, казалось бы, в полном противоречии хотя бы с только что приведенной статьей нового закона.

— Словом, и конституция, и самодержавие!

«Конституционная империя при самодержавном царе» — так остроумно вышел из затруднительного положения общеизвестный готский альманах, характеризуя образ правления, установленный в России с 1905 г.

ВДОХНОВИТЕЛЬ МАНИФЕСТА ГРАФ С. Ю. ВИТТЕ

Несомненным вдохновителем Манифеста 17 октября был