предстоит издание нового закона о печати, столичные газеты под влиянием постановлений своих рабочих стали осуществлять свободу печати самочинно и вполне игнорировать цензурные учреждения. Издатели, не желавшие подчиниться соответственному постановлению своих рабочих, лишены были последними возможности выпускать свои издания вовсе.

Атмосфера волнений и стачек сгустилась вновь уже к ноябрю. Под руководством Совета рабочих депутатов, не перестававшего функционировать, столичные рабочие открыли борьбу за восьмичасовой рабочий день. На фабриках и заводах настроение было столь активно, что, например, наиболее неугодных старших служащих рабочие вывозили за пределы заводов на тачках.

Эти обстоятельства послужили основанием для Витте обратиться с особым воззванием к рабочим.

«Братцы-рабочие, — говорилось в воззвании, — бросьте смуту и станьте на работу… Дайте время, и все возможное будет для вас сделано. Послушайтесь совета человека, к вам расположенного и желающего вам добра».

Неудачное обращение «братцы» дискредитировало, однако, содержание всего воззвания. Оно послужило не на пользу, а во вред делу умиротворения, дав материал для очень злых насмешек…

Серьезная волна народного движения, осложненного наболевшим национальным вопросом, прокатилась по губерниям Царства Польского, где власть была вынуждена принять очень жестокие меры к ее подавлению.

Продолжались почти до 1908 г. и крестьянские волнения, то потухавшие, то разгоравшиеся. Красный петух не переставал гулять по помещичьим усадьбам и наиболее культурным экономиям всей необъятной Руси.

Чтобы успокоить население и выяснить на месте причины беспорядков, в некоторые губернии, наиболее охваченные волнениями, были командированы по высочайшему повелению особо доверенные генерал-адъютанты государя. Один из них, бывший военный министр генерал-адъютант Сахаров[100], человек вполне гуманный и положительный, пал жертвою террористического акта в Саратове, где губернатором был известный впоследствии П. А. Столыпин.

Но особое упорство при подавлении беспорядков правительство встретило у населения Прибалтики, где местные крестьяне и рабочие, соединившись вместе, подняли общее восстание, принявшее характер жестокой партизанской войны. Нигде усадебные иллюминации не приняли таких размеров, как в Курляндии и Лифляндии.

Объясняется это тем, что в Прибалтийском крае кроме вражды классовой существовала еще внутренняя непримиримая вражда между верхним слоем населения, остзейскими баронами, и остальною массою населения, латышами.

Бурлила также и Финляндия, в которой привычный уклад жизни был резко нарушен административною властью в годы, предшествовавшие русско-японской войне.

Со всеми этими волнениями и беспорядками правительство боролось назначением временных генерал-губернаторов, расширением прав губернаторов и градоначальников, объявлением местностей на военном положении, посылкой карательных экспедиций и введением крайне сурового положения о военно-полевых судах.

Граф Витте, отговариваясь своею неподготовленностью и незнанием дел департамента полиции, поставил во главе министерства внутренних дел известного П. Н. Дурново[101], который и принял на себя весь одиум работы по борьбе с беспорядками. Обстановка была такова, что применение крутых мер, в связи с неопределенностью октябрьского манифеста, недоверием к обещаниям власти вообще, вызывали многочисленные нарекания и давали обильную пищу для упреков правительства в неискренности и агитации против него.

РЕВОЛЮЦИОННЫЕ НАСТРОЕНИЯ В АРМИИ И НА ФЛОТЕ. ГРАЖДАНИН ШМИДТ — «КОМАНДУЮЩИЙ ЧЕРНОМОРСКИМ ФЛОТОМ»

В связи с применением репрессивных мер увеличились вновь наряды войск в помощь полиции и местным властям для восстановления порядка, войска выбивались из сил.

Поддержание внутренней дисциплины становилось при таких условиях все труднее, и начиная с конца 1905 г. довольно серьезные волнения обошли почти все крупные войсковые гарнизоны России.

Революционными настроениями были объяты и маньчжурские армии, в которых недовольство обнаруживалось с особою силою с началом обратной отправки войск в Европейскую Россию, каковая вследствие недостатка железнодорожной связи происходила не с желательной быстротой. К тому же время от времени эта перевозка нарушалась забастовками.

Вспоминается один мелкий, но очень характерный случай, относящийся к февралю 1906 г. Я ехал с женою из Петербурга на несколько дней на юг, чтобы повидать своего племянника — мичмана флота. Он только что вернулся из японского плена, попав туда в результате потопления под Цусимой его корабля, принадлежавшего к трагической эскадре адмирала Рожественского.

На станции Барановичи, той самой, вблизи которой через восемь с половиной лет в течение первого года мировой войны был расположен центральный орган русской действующей армии — ее Ставка, я увидел довольно большую толпу людей рабочего типа, окруживших офицера и недружелюбно на него наседавших.

Офицер, увидев меня, обратился ко мне с просьбой о защите.

— Господин полковник… помилуйте… — взволнованным голосом говорил он, непрерывно перебиваемый репликами из толпы. — Я вот по долгу службы сделал замечание… за неотдачу чести вот этому солдату-железнодорожнику, — указал он на подошедшего вместе с ним рядового железнодорожных войск. — А они на меня набросились, называя душегубом за то, что будто я к нему придираюсь!.. Скажите им, что это была моя обязанность… и что все это дело их не касается…

Я не припомню, какими словами мне удалось убедить собравшихся в правильности поведения офицера и уговорить их разойтись, но факт этот ясно говорил о подрыве офицерского авторитета и вообще о тех нездоровых настроениях, кои сложились у населения по отношению к командному составу армии.

И действительно, офицер, делавший замечание солдату, всегда рисковал враждебным к себе отношением прохожих. Во всех случаях в глазах народа офицер — угнетатель, солдат — угнетенный. Это он, по сложившемуся в народе убеждению, «заставлял» солдата — крестьянина или рабочего — стрелять по своим же…

Выше уже было мной отмечено, что в смысле склонности к волнениям флот шел всегда впереди сухопутной армии. Недаром Троцкий[102] назвал позднее матросов «красой и гордостью русской революции»!

В конце 1905 г. флот дал новую весьма резкую вспышку в Севастополе. Матросы Черноморского флота не переставали волноваться. Они стали почти открыто ходить на митинги, стремились соблазнять к тому же соседних с их казармами пехотных солдат, устраивали демонстративные шествия по городу и всячески пытались вызвать беспорядки.

Попытки командного состава подействовать на них умиротворяюще не удавались, и многие офицеры платились жизнью или насилием над ними за желание внести успокоение. Гроза неизменно приближалась.

14 ноября 1905 г. на крейсере «Очаков» среди революционно возбужденной команды появился вдруг отставной лейтенант Шмидт[103], проживавший в Севастополе, который и принял на себя роль высшего руководителя матросским восстанием.

Оповестив сигналом стоявшую на рейде эскадру о своем «вступлении в командование флотом», лейтенант Шмидт обошел на мятежном «Очакове» всю эскадру кругом, приглашая ее присоединиться к восстанию[104]. Со многих судов революционизированные команды отвечали ему сочувствием. Не довольствуясь этим успехом, «командующий флотом гражданин Шмидт» — так именовал он себя — отправил телеграмму на имя государя, требуя немедленного созыва Учредительного собрания и смены министров.

Однако временная потеря сознания долга прошла на судах на сей раз довольно быстро под влиянием