надежные места, а пустые сакли служили квартирами для воинов. Неприятель устроил лагерь на Кубанском острове и уже перебросил сильную колонну на левый берег рукава реки. Остров, имеющий приблизительно пять часов хода в окружности, очень лесист и богат травой, но так низменен, что весной и осенью часто покрывается водой. Поэтому остров необитаем, абазы только собирают там сено и пускают туда пастись свой скот. Неприятель, понятно, не встретил там никакого сопротивления и при переходе второго рукава отбросил без всякого труда собравшихся там в небольшом количестве абазов, пытавшихся затруднить ему переход. Расположив лагерь, я определил силы неприятеля в шесть батальонов пехоты, два полка казаков и две батареи, из которых один батальон, четыре орудия и отряд конницы находились на левом берегу, где они спешно возводили бруствер. Позднейшие сведения показали, что я не ошибся в моем подсчете. За время рекогносцировки неприятель открыл сильную канонаду по нашему отряду, но не причинил нам никакого вреда, кроме того, что две наших лошади были тяжело ранены. Я заметил с внутренним удовлетворением, что абазские всадники переносят артиллерийский огонь с несравненно большим спокойствием, чем турецкие баши-бузуки и даже регулярная турецкая кавалерия, которую я наблюдал на Дунае и в Крыму [88].

Я возвратился той же ночью обратно в Шапсогур, куда уже прибывали лодки из Натухая и Шапсугии, для того чтобы скорее собрать воинов на реке Адагум. Я послал в Адерби приказание немедленно выслать 15 человек в Шапсогур, по возможности ускорить лафетирование двадцатифунтовой гаубицы и для этого использовать остов трехфунтовой зарядной повозки, грубо обработать кожу скота, убитого для моего отряда, чтобы как можно скорее получить материал для упряжи лошадей, а также собрать необходимые боевые припасы. Наступление русских вызвало в нашем отряде такую деятельность, что все офицеры и солдаты работали день и ночь, чтобы привести в исправность четыре орудия, которые должны были нам служить.

Вечером 17 апреля я отправился из Шапсогура с двумя орудиями в запряжке и приблизительно с 2000 конных и пеших абазов и ночью пришел на сборное место у реки Адагум. Несколько седел, привезенных с собой и найденных в турецкой упряжи, позволили мне посадить на коней 10 моих солдат, которые с этого времени образовали мой постоянный эскорт.

При известии, что загадочные чужестранцы хотят принять участие в сражении с русскими, собрались в необычайном количестве воины от земли натухайцев до Абина; около 3000 конных и больше чем вдвое пеших соединялись на поросших лесом и кустарником берегах Адагума.

Я еще раз ночью и на следующее утро произвел рекогносцировку расположения русских и нашел его неизменившимся. 18-го был созван общий военный совет, в котором я принял участие вместе с тремя моими офицерами. Против своего обычая и, вероятно, для того, чтобы выказать нам свое почтение, старшины с самого начала заявили, что они полностью передают нам руководство и готовы делать все, что я найду лучшим; это, однако, не значило, что они знали, каким образом я предполагаю начать атаку на неприятеля.

Я считал несвоевременным сразу нарушить их старинные обычаи главным образом потому, что я предпринял эту первую экспедицию больше от скуки и из любопытства и твердо решил, если обещанное подкрепление не прибудет из Константинополя, возвратиться туда. После того как я сделал абазскому военному совету, состоящему из 10 000 членов, несколько замечаний о неправильности в их предложениях, я изложил свой план наступления. Приблизительно на расстоянии орудийного выстрела от неприятельского авангарда, расположившегося лагерем на левом берегу Кубани, растянулся полукругом высокий и густой лес, который был глубже, чем на час езды. В четвертьчасовом расстоянии от левого фланга неприятеля, расположившегося на острове, был хорошо известный жителям широкий брод через Кубань, о котором неприятель не имел представления, так как никогда не занимал это место.

Я потребовал 300 пехотинцев для прикрытия двух моих орудий, которыми я хотел обстреливать и тревожить неприятельский фронт. Вся остальная масса пехоты, приблизительно 6000 человек, должна была под начальством курдского князя Фарис-бея[89] образовать наше левое крыло, спрятаться в лесу и тотчас же по первому приказанию вырваться в атаку и немедленно вступить в рукопашную стычку с неприятельским авангардом, находящимся на левом берегу.

Конница под командованием сына Сефер-паши, которому в первый раз была оказана честь вести отряд в бой, должна была пройти указанный брод и угрожать массе врага, расположившегося на правом берегу. Если конница будет атакована и сильно затруднена в движении, то она должна пройти на расстояние часа вверх по реке к острову и там перейти по второму, очень широкому и удобному, броду.

Абазский военный круг принял это предложение. Никто не возражал, но я не заметил также большого удовлетворения, напротив, мне казалось, что на лицах стариков и молодежи было написано недоверие. Впрочем, весь мой авторитет был основан только на двух пушках; если б у меня их не было, то не подлежит сомнению, что абазы совершенно не стали бы мне повиноваться.

Я видел по всему, что могу рассчитывать только на Фарис-бея, который хорошо понимал мои мысли.

19 апреля в 6 часов утра весь корпус адыгов стоял под ружьем. Я отправился посмотреть, не произошло ли каких-нибудь изменений в расположении врага после того, как я отдал приказ обоим указанным начальникам о медленном продвижении на позиции. Все осталось по-прежнему, но я заметил, что русские усердно работают над возведением предмостного укрепления и насыпи для батарей.

В 7 часов утра адыги заняли позицию по моим указаниям и два моих орудия были выставлены против моста и прикрыты кустарником. Все продвижение, хотя оно и было проведено только на расстоянии орудийного выстрела от неприятеля, было совершенно закрыто лесом и, следовательно, осталось незамеченным. Я отрядил лейтенанта Арановского с четырьмя солдатами к Фарис-бею с приказанием после 12-го выстрела прорваться вперед и атаковать находящийся на левом берегу неприятельский авангард. Фейерверкер Линовский с двумя конными солдатами был откомандирован к князю Карабатыру, командовавшему правым флангом. Враг был частично настолько закрыт высоким тростником, что мы могли видеть лагерь, только сидя на деревьях. Поэтому я поместил одного унтер-офицера на высокий дуб и отдал ему приказ следить за попаданием наших орудийных выстрелов. Я слез с лошади и, так как для меня было большим удовольствием лично направить первый пушечный выстрел, который услышат русские со стороны абазов, взял на себя обязанности унтер-офицера, навел орудие и приказал открыть огонь. Второй выстрел был направлен лейтенантом Станкевичем. Мы открыли медленный, хорошо нацеленный огонь по мосту. В первое мгновение неприятель был настолько ошеломлен,