В польском отряде было 3 убитых и 14 раненых, что при его скромной численности было большой потерей. Было также убито орудиями 2 лошади и 1 сделана небоеспособной. У абазов был 51 убитый и в три раза больше раненых.

Русские должны были, во всяком случае, потерять гораздо, больше людей, так как они были более открыты нашему огню; в наших руках осталось 16 пленных; в лесу абазы нашли 21 убитого русского. Генерал-лейтенант Филипсон, который лично командовал атакой, был ранен.

По рассказам военнопленных, неприятель за день перед тем получил очень значительное подкрепление и стоял теперь против нас в составе 14 батальонов 4 казачьих полков и 52 полевых орудий; в пути еще находились крепостные орудия и строительный материал, потому что русские предполагали возвести на острове сильную крепость. Мы не могли думать о том, чтобы помешать этому, и принуждены были довольствоваться тем, что наблюдали за неприятелем и беспокоили его.

8 мая получил я наконец долгожданные известия из Константинополя. Это были первые письма со времени нашего отъезда, и они объяснили мне отсутствие второго транспорта. Через несколько дней после нашего отплытия по требованию русского посольства был арестован Измаил-паша; против него был возбужден процесс, в результате которого он был выслан в Малую Азию. Это, конечно, не помешало бы ему дать средства моим соотечественникам, представлявшим меня в Константинополе, чтобы вызволить нас из положения, в которое он нас поставил, но это не входило в его расчеты. Он сам подстроил, чтобы его арестовали и сослали, потому что никто ему не помешал бы освободиться. Но он думал только о том, чтобы запрятать собранные им деньги, и искал всевозможные предлоги для этого. Он умел, однако, так хорошо водить за нос моих соотечественников, что они отнеслись к нему с той же снисходительностью, как и я вначале. Свое последнее мошенничество – снятие с нашего транспорта холста, соли и мундиров он приукрасил заявлением, что не доверяет турецкому капитану парохода, поэтому хочет сам привезти эти вещи; как будто легче кому-либо доверить орудия и боевые припасы, чем полотно и соль! Тем не менее все мои друзья считали, что отправка второго транспорта вполне надежна, и советовали мне какой угодно ценой держаться и ждать. Оставленные в Скутари отряды также терпеливо ждали своего отъезда.

Я немедленно отправил в Константинополь письма, в которых, описывая благоприятный поворот в моем положении, вместе с тем указывал, что нас ждет печальная будущность, если вскоре не придет обещанная помощь. Перспектива остаться в нынешнем положении, быть может, еще несколько месяцев заставила меня опять отправить собранных мною солдат, которых я не мог одеть, к абазам, где они должны были ждать прибытия вещей. Незащищенность пункта, в котором я находился, побуждала меня выбрать определенное место для нашего поселения, и я остановился на Адерби.

Между тем Хаджи-Измаил-паша, собравший предназначенное нам зерно, основал и у натухайцев два мехкеме, в одном из которых посадил уже известного читателю Фарис-бея, в другом – Хаджи-Яхья-эфенди, молодого, очень способного человека, уроженца Дагестана. Оба эти офицера собрали корпус из 54 конных муртазиков и равного же числа пеших и ввели в своих мехкеме очень хороший порядок. Но все, что делал Хаджи-Измаил-паша, обычно разрушали Зан-оглы Сефер-паша и его сын Карабатыр.

Сефер-паша вообразил, что абазы собирают для него подати, и начал делать подарки зерном своим по большей части ни на что не годным приверженцам, и вскоре большая часть зерна была растрачена. Под тем предлогом, что отряд требует жалованье, он продал за бесценок (30 000 пиастров [91]) 6000 сапеток зерна лазским купцам. Я сумел получить от него едва только четвертую часть этих денег. Его сын вел себя еще хуже. Он занимался сбором лошадей и рогатого скота и орудовал так ловко, что я получил вместо 78 лошадей только 43 и вместо 156 голов рогатого скота только 82. Хотя все это были мелочи, но в моем тяжелом положении, когда я сам должен был одевать в форму оставшихся солдат новых рекрутов, всякая потеря была особенно чувствительна. Я рассказал все это Хаджи-Измаил-паше, но было уже поздно, чтобы чем-нибудь помочь. Я горько упрекал князя Сефер-пашу и сказал ему, что вижу, что люди, которые считают, что они стоят во главе абазского народа, как здесь, так и в Константинополе, спекулируют на наших бедствиях. Поэтому я посоветовал ему приготовиться к тому, что, если хоть на один-единственный день у нас не хватит необходимых припасов, я созову народ, расскажу ему все и отплыву назад. Старый князь стал плакаться и сваливать всю вину на свое дурное окружение, и особенно на своего сына, который, негодяй, не может жить без воровства и не хочет его слушаться. Действительно, Карабатыр никогда не заботился о своем отце, которого он часто по месяцам не видел. Он старый человек, причитал дальше Сефер-паша, который не может все делать сам, поэтому начинаются беспорядки; но я должен быть совершенно спокоен насчет содержания моего отряда, ибо в сто раз большее число солдат найдет, чем прокормиться, в стране Адыге; до сих пор только четвертая часть шапсугов выплатила подати; теперь приходит черед других частей, затем абадзехов и убыхов. Я не мог удержаться, чтобы не заметить ему, что еще очень сомнительно, даст ли вообще что-нибудь остальная часть шапсугов, настроенных против него очень враждебно; что же касается абадзехов, то о соединении с наибом или об изгнании его нечего и думать; Сефер-паша утешал меня всячески, но не мог совершенно успокоить. Впрочем, он был человек, которому была чужда скупость и алчность, ни в коем случае его или его полудикого сына нельзя сравнивать с таким систематическим обманщиком, как раб Измаил, людей, похожих на него, я никогда не встречал среди абазов. Но у князя Сефера была бесконечно слабая голова, он был недоверчив и упрям, а его сын был его точным портретом, как духовным, так и телесным.

14 мая получил я из трех различных мест очень тревожные известия о движении русских. Одна половина перешла Нижнюю Кубань около лежащей на левом берегу крепости Коркуй, другая – верховья Кубани около впадения реки Иль; оба этих отряда стояли приблизительно на расстоянии 8 часов вправо и влево от корпуса, расположенного на Кубанском острове. Русская флотилия ворвалась в гавань Геленджик, высадила на берег десант и сожгла несколько сандалов и складов лазских купцов.

Эти известия заставили меня опасаться комбинированной операции против Адерби, где мы имели порох и 25 металлических и железных орудийных стволов, которые я собирал, имея в виду, в