— Кто? Говори, и тебя отпустят!

— Управляющий… должен умереть… — из последних сил прошамкал несчастный.

Как только эти слова слетели с его губ, голова его бессильно повисла в руке кардинала. Тот тряхнул беднягу за волосы, но никакой реакции не последовало: голова безжизненно болталась из стороны в сторону. Борджа тряхнул еще раз — безрезультатно.

— Квинтон! Принеси воды! Эти идиоты убили его раньше, чем он принес хоть какую-то пользу!

Испанец быстро зачерпнул воды из котла, стоявшего у стены. Борджа с силой разжал зубы пленника и попытался влить ему в рот несколько капель, но струя потекла по шее, а неаполитанец не сделал ни одного глотка. Квинтон вынул из держателя факел и поднес его к лицу несчастного. Окровавленные глаза были неподвижны, и зрачки не реагировали на свет.

— Он мертв, ваше преосвященство, — пробормотал испанец.

Борджа в ярости выпустил из руки волосы жертвы.

— Меня волнует не этот мертвец, а тот, которого он назвал.

— Управляющий замком? Вы думаете, неаполитанцы способны зайти так далеко?

Кардинал не ответил. Глядя в пустоту, он пытался найти всему этому объяснение. Если он столкнулся с заговором, то почему для ликвидации выбрали чиновника не столь уж высокого полета? Кому это нужно?

— Нет, не может быть. Цель должна быть гораздо выше, — прошептал он про себя.

— Мы должны предупредить Папу Сикста об опасности? Посоветовать ему не покидать замка? — не унимался испанец. — Мне собрать наших людей?

Борджа глядел в землю и ничего не отвечал. Испанец, бросив вокруг настороженный взгляд, удостоверился в том, что они одни, и подошел поближе.

— Если бы Сикста действительно убрали с дороги… настало бы ваше время, ваше преосвященство?

Борджа быстро поднял руку, призывая его замолчать. Он покусывал губы и шевелил в воздухе пальцами, словно что-то подсчитывая. Потом мрачно помотал головой.

— Сейчас не время, Квинтон. Нынче ночью за меня проголосовала бы только треть коллегии. Еще двоих я смог бы подкупить, кое-кого запугать. Но если соберется конклав, то с ключами в руках[68]оттуда выйдет Медичи, я в этом не сомневаюсь! Сейчас не время! — повторил он и скрипнул зубами от ярости. — Проклятый король Ферранте!.. Если бы мне только подождать несколько месяцев! — крикнул он и пнул ногой бесчувственное мертвое тело.

— Но если и король Неаполя двинется против нас, может, стоит попробовать? — прошептал Квинтон. — Вы вице-канцлер, второе лицо после Папы. Если тот умрет, можно объявить чрезвычайное положение и отсрочить конклав из соображений безопасности. Многие кардиналы сейчас находятся далеко от своих резиденций. Англичане заняты войной Йорков и Ланкастеров, и им понадобятся недели, чтобы сдвинуться с места и пуститься в путь. Французов смогут задержать в Романье наши войска, расквартированные в Болонье. Испанцы будут на вашей стороне, хотя бы из ненависти к Неаполитанскому королю. А во Флоренции преданные нам кланы, Строцци и Пацци, только и ждут вашего знака, чтобы подняться против Медичи.

Кардинал хмуро слушал. Отеческим жестом он положил руку на плечо испанцу.

— Квинтон, мальчик мой, ты слишком недавно в Италии и еще не научился сдерживать свой энтузиазм и мудро смотреть на вещи. Христос сказал: «Посылаю вас, как овец к волкам». Но если бы Сын Божий знал эти края, Он сказал бы по-другому: «Будьте волками и потрошите овец». Мне нужно подумать. Но прежде чем проявится рисунок, надо позаботиться о рамке. Антиквар!.. Начнем с него.

— Антонио Перфетти? Он дружен со многими в Риме. Даже его святейшество не считает для себя зазорным иногда с ним беседовать.

Борджа презрительно пожал плечами.

— Король Неаполя возомнил, что может двинуть свои пешки на мою территорию. Перфетти не за тем явился в Рим, чтобы продолжать исследования, хотя он и болтает об этом повсюду. Ему нужны связи с теми мошенниками, которые замышляли еще против Павла Второго. Дурацкая индульгенция Папы вернула заговорщикам свободу, но они поменяли только методы, дух остался прежним. Они прячутся по углам своих тайных обществ. А внутри та же мутная грязь смуты и неповиновения, те же противоестественные прихоти, что и раньше.

— Если это вас беспокоит, мы можем снова их всех арестовать.

— Нет, это обыкновенные заблудшие души, целиком подпавшие под власть собственного тщеславия: они мнят себя наследниками древних римлян, — покачал головой кардинал. — Но и они, и заговорщики всего лишь прах, а все их сборища — пустое сотрясение воздуха. Однако Антонио Перфетти не оставляет впечатления человека, подверженного фантазиям, и здесь он явно находится по воле герцога Калабрии, сына дона Ферранте. Его надо остановить.

— Так я прикажу моим людям его арестовать?

— Нет! Он слишком известен. Если Перфетти увидят в цепях, разразится скандал и мы сыграем на руку неаполитанцам. Они станут добиваться его освобождения и поднимут шум на всю Италию. Сколько человек погибло во время карнавала?

— На сегодняшний день одиннадцать, если считать утопленников и троих вчерашних, — с готовностью ответил испанец, понятливо блеснув глазами. — Хотите, чтобы дон Антонио завершил дюжину?

Родриго Борджа поднес палец к губам.

— Во время языческих игрищ инстинкты черни легко высвобождаются. И не раз бывали случаи, когда чрезмерная живость толпы толкала ее на непредсказуемые поступки. Итак, канцелярия Святого престола вынуждена будет с огорчением сообщить Неаполитанскому королевству, что слепая рука рока коснулась и одного из выдающихся граждан Неаполя.

— А руке рока поможет чья-нибудь рука покрепче.

— Неизвестно, что готовит нам судьба. Мы всего лишь листья, летящие по ветру воли Божьей, — заметил кардинал, наскоро благословляя Квинтона.

— А Пико?.. — уже на пороге спросил испанец.

— Погоди. Сначала одного. Потом придет черед и другого.

На белой дороге

Он поднимался по бесконечной извилистой тропе. Под ногами внахлест, как змеиная чешуя, лежали плоские беловатые камни. В просветах между ними выглядывала трава, укоренившаяся там с незапамятных времен. Она не давала идти, любовно хватая за лодыжки мириадами цепких пальчиков.

Временами он улавливал идущее откуда-то снизу бормотание, диалог двух невидимых существ. Кто-то пытался с ним заговорить, но значение слов ускользало: голова превратилась в решето, не способное ничего удержать. Он слышал только непонятные звуки странного языка, вернувшегося к своему первоначальному состоянию, к крикам протеста против жестокости богов, управлявших этой долиной.