полтора года. Он должен это знать, он должен с ней вместе оплакивать упущенное время. Ведь, попытавшись вспомнить все, что произошло за эти полтора года, ей пришлось признать: не было в них ничего осмысленного, ничего, что оправдывало бы упущенную возможность. Но какая разница? Как теперь отделить Альму от Боаза, себя от Эйтана – да и от всей этой истории, когда одна девушка, юная Ирис, требует исправить былую несправедливость, а другую, ее дочь, надо спасать из ловушки, причем эти две задачи противоречат одна другой, потому что, вызволив Альму, нельзя ее тотчас же бросить на развалинах семьи… И дело даже не в этом, создать видимость стабильной семьи Ирис бы сумела. Дело в мистической, абсурдной связи, которую она не способна была распутать своими ноющими от боли пальцами.

Когда она проснулась снова, квартира была пуста. Казалось, девушки только что ушли, потому что чайник еще не остыл. Ее снова разбудили их голоса, после того, как она снова заснула на посту. Прямо у нее под носом усердные труженицы ускользнули на сверхурочную работу. Когда они умудряются сосредоточиться на внутренней работе, если обе даром работают на него, обеспечивая ему доход? И как они не замечают этой унизительной эксплуатации? Ирис сварила себе кофе и поспешно проглотила – времени не было, ситуация стала невыносимой и требовала немедленных действий. Надо купить хлеб и молоко, фрукты и овощи, и еще масло, рис, чечевицу и макароны. На кухне не было ничего, кроме кофе. И еще нужно купить сковородки и кастрюли, и, конечно, моющие средства, и простыни, и полотенца, а для себя – смену трусов, несколько простых летних платьев и босоножки. Надо найти прачечную, ведь тут нет ни одной чистой вещи! Она сгребла в пододеяльник всю одежду с пола, и одежду Нонны, и ее постельные принадлежности, и полотенца из душа. В ярости она собирала всю грязь, словно очищая храм от мерзости идолопоклонства. Какие у этого Боаза белоснежные брюки и в каком хлеву живут девчонки!

Ханнеле в субботнем платьице[25] – усмехнулась Ирис, выходя на душную, потную тель-авивскую улицу в белой блузке с тяжелым грязным узлом за спиной. И пока что никакой прачечной в поле зрения. Пошлет ли солнце свои лучи, чтобы счистить угольные пятна с нового платьица? Какой тяжелый узел! Каждая одежка по отдельности почти ничего не весит, а все вместе – просто неподъемно. Эта банальная мысль потрясла Ирис, точно она сделала поразительное открытие в области фундаментальной физики. Сбросив наконец свою ношу, она ощутила такую свободу, точно с ее шеи сняли тяжелейшее ярмо. Теперь она стала обращать внимание на красочные витрины, киоски и прилавки на улице, постепенно переходившей в рынок. Как давно она не бродила по улицам! В школе, где она работала, и в супермаркете, где обычно делала все покупки, постоянно работал кондиционер. Теперь жара обрушилась на нее, точно сама жизнь. Рынок тут, оказывается, совсем рядом! На прилавках благоухают летние фрукты, а над ними на вешалках качаются на морском ветру легкие платья. Невозможно оставаться в этой одежде! Черные брюки, которые она вчера надела на работу, облепили кожу и, казалось, вот-вот начнут тлеть, блузка перепачкалась, и Ирис купила без примерки три трикотажных платья, два коротких и одно длинное, упаковку нижнего белья, расческу и зубную щетку, крем для лица, фрукты и овощи, бакалею и моющие средства. Нести это снова стало тяжело, и пришлось купить красную сумку на колесах, и она загрузила в нее многочисленные покупки. Странное воодушевление овладевало ею по мере того, как сумка наполнялась пакетами и пакетиками, обещающими чистоту, сытость, относительный уют, решение таких простых, успокаивающих задач, как чистка раковины и унитаза, мытье пола, готовка и наведение порядка в шкафах. Отпуск с дочерью…

Ирис никогда не любила ежегодных выездов на отдых, которые устраивались главным образом ради детей, – обычно с Дафной, Гиди и их детьми, а иногда и с другими семьями, – на местные курорты или за границу, в зависимости от финансового положения: на Корфу, в Ахзив, Эйлат, на Крит, в Хорватию или на озеро Кинерет. Она с трудом признавалась себе, что скучает по работе, что ее угнетает постоянное присутствие других, даже если это Микки и дети. Когда те были маленькими, Микки иногда увозил ее на день-другой, на север или на юг, на ночь – на две, и ей волей-неволей приходилось соглашаться, хотя он наверняка чувствовал, что ей не хочется оставаться с ним вдвоем; впрочем, оба получали удовольствие от тишины и от возможности спокойно поговорить. Микки в этих поездках бывал на высоте, Ирис заново открывала для себя его сухой, саркастический юмор, уравновешенность и наблюдательность. Оба они посмеивались над гостевыми домиками, которые именовались «хижинами», даже если были выстроены из бетона, – с громоздкими джакузи, водруженными, словно алтарь, посреди комнаты, и приводящими в ступор туалетами практически без перегородок. Однажды они даже обнаружили в шкафу павлиньи перья и кроличий хвостик, который Микки вставил себе между ягодиц и в таком виде скакал по комнате, покуда Ирис изнемогала от хохота. Но ей всегда казалось, что другие пары, скажем Эйтан и его жена, наслаждаются близостью как-то острее: ведь память о первой беззаветной любви все пылала в ее душе, хотя на то, что Эйтан к ней возвратится, Ирис и не надеялась.

Она смиренно приняла вынесенный им приговор, подтвердивший, что она его недостойна. Его уход словно низвел Ирис в низшую касту, и отсвет этого лег и на Микки, принадлежащего к той же касте, и на родившихся у них детей. Безропотная покорность, овладевшая Ирис после выздоровления, по каким-то непонятным причинам усиливалась в отпуске, а на работе бесследно исчезала, и поэтому она всегда втайне мечтала скорее вернуться к рабочему графику.

Но сейчас, вдали от работы, волоча нагруженную сумку-тележку по Южному Тель-Авиву, Ирис ощущала оптимизм, совершенно не соответствующий обстоятельствам. Она наслаждалась свободой и анонимностью, тем, что никто ее здесь не знает – в школе она шагу не может ступить, чтобы ее не остановили раз пять как минимум. Учителя, ученики, родители – все ждали ее внимания, ее советов, и тем самым, разумеется, поднимали ее самооценку. Но сейчас Ирис это было ни к чему. Ей вполне хватало роли женщины, которая возвращается с покупками с рынка и присаживается на несколько минут выпить в кафе холодного кофе и морковного сока. А то и позавтракать.

– Принесем через минуточку, – проворковала официантка.

Казалось, в этой части города все было проникнуто нежностью и теплом. Никогда Ирис не