Затем Кант излагает три условия вечного мира. Первое: государство должно быть демократическим. Сам Кант предпочитал термин «республиканским», потому что понятие «демократический» он относил к власти толпы, а подразумевал правительство, преданное свободе, равенству и верховенству закона. Демократии вряд ли станут воевать друг с другом, утверждал Кант, и для этого есть две причины. Во-первых, демократия — это форма правления, которая по самой задумке («порожденной чистым источником верховенства закона») построена на ненасилии. Демократическое правительство использует власть только для того, чтобы гарантировать права граждан. Демократии, рассуждает Кант, склонны применять этот принцип и вовне, к своим отношениям с другими странами: те, как и их граждане, не заслуживают силового порабощения.

Что еще более важно, демократии склонны избегать войн, потому что выгоды войны отходят скорее к лидерам стран, а потери ложатся на плечи граждан. В автократиях «нет ничего легче, чем объявить войну, ведь верховный глава здесь не гражданин государства, а собственник его; война не лишит его пиров, охоты, роскошных замков, придворных празднеств и т. п., и он может, следовательно, решиться на нее как на увеселительную прогулку по самым незначительным причинам». Но если власть у граждан, они дважды подумают, тратить ли деньги и жизни людей на идиотские авантюры за рубежом.

Второе условие вечного мира по Канту: «международное право должно быть основано на федерации свободных государств» — «Лиге Наций», как он назвал ее. Эта федерация, своего рода международный Левиафан, обеспечит объективное, независимое разрешение споров, и на ее решения не повлияет склонность каждой из противоборствующих стран верить, что правда всегда на ее стороне. Граждане подчиняются общественному договору — жертвуют некоторой долей личной свободы государству, чтобы избежать ужасов анархии, так же должно быть и с отдельными странами: «В соответствии с разумом в отношениях государств между собою не может существовать никакого другого пути выйти из беззаконного состояния постоянной войны, кроме как отречься подобно отдельным людям от своей дикой (беззаконной) свободы, приспособиться к публичным принудительным законам и образовать таким путем (безусловно, постоянно расширяющееся) государство народов, которое в конце концов охватило бы все народы Земли».

Кант не имел в виду всемирное правительство с глобальной армией. Он считал, что это международное право должно быть самореализующимся. «Это почитание, которое (на словах по крайней мере) каждое государство проявляет к понятию права, все же доказывает, что в человеке еще имеются значительные, хотя временами и дремлющие моральные задатки того, чтобы справиться когда-нибудь со злым принципом в себе (отрицать который он не может) и чтобы ждать того же от других». Автор эссе «К вечному миру» был, в конце концов, и автором категорического императива, призыва «поступать так, чтобы максима твоей воли могла бы быть всеобщим законом». Звучит несколько прекраснодушно, но Кант спустился с небес на землю, привязав эту идею к распространению демократии. Любая из демократий способна понять важность принципов, которыми руководствуется другая демократия. Это отличает их от теократий, основанных на локальных культах, и от автократий, опирающихся на кланы, династии или харизматических лидеров. Другими словами, если у одного государства есть причины верить, что соседнее строит свою политику на тех же основаниях, потому что оба нашли одинаковые решения проблемы правления, тогда ни одному из них не придется бояться нападения со стороны соседа, ни одно не захочет атаковать первым, нанося упреждающий удар в целях самозащиты, и так далее. Так все избегут гоббсовской ловушки. И правда, в наше время шведы не выставляют ночные дозоры, боясь, что их соседи тайно вынашивают доктрину «Норвегия превыше всего», то же самое верно и в отношении норвежцев.

Третье условие вечного мира — это «всеобщее гостеприимство», или «всемирное гражданство». Люди из одной страны должны иметь право жить в безопасности в другой при условии, что, переезжая, они не берут с собой армию. Тогда появляется надежда, что коммуникации, торговля и другие «мирные взаимоотношения» вне рамок государственных границ свяжут всех людей мира в одно сообщество, так что «нарушение прав в одном месте будет ощутимо по всему миру».

Разумеется, сатирическое развенчание войн и полезные советы по сокращению их числа, предложенные Кантом, не оказали столь широкого воздействия, чтобы обезопасить западную цивилизацию от катастроф следующих полутора столетий. Но, как станет ясно в дальнейшем, они заронили в почву семя будущего антивоенного движения, которое в итоге заставит человечество разочароваться в войне. При этом новые подходы оказали и немедленный эффект. Историки заметили, что около 1700 г. отношение к войнам начало меняться. Предводители наций стали изображать миролюбие и заявлять, что войну им навязали[440]. Как заметил Мюллер, «теперь было невозможно честно и прямо, как Юлий Цезарь, заявить: „Пришел, увидел, победил“. На смену этому пришло: „Я пришел, я увидел, а он напал на меня, пока я просто стоял и смотрел. Я победил“. Это следует считать прогрессом»[441].

Еще более явно прогресс выразился в снижении привлекательности имперской власти. В XVIII в. некоторые воинственные страны — Нидерланды, Швеция, Испания, Дания и Португалия — начали реагировать на военные поражения не удвоением ставок и не планами вернуть былую славу, а отказом от завоевательных игр. Они оставляли войны и имперские амбиции другим и становились торговыми державами[442]. В результате, как будет показано в главе 5, войны между державами стали реже, короче и ограниченнее по числу участников (хотя по мере развития военных технологий те, что все же случались, несли больше разрушений)[443].

Но величайший прогресс все еще был впереди. Поразительное сокращение числа больших войн в последние 60 лет может быть отложенным подтверждением идеалистических теорий Иммануила Канта — если это и не «вечный», то уж наверняка «долгий мир», и он все еще продолжается. Как предсказывали великие мыслители Просвещения, мы обязаны этим миром не только снижению престижа войн, но и распространению демократии, развитию торговли и сотрудничества, а также росту международных организаций.

Итак, жестокие обычаи, на протяжении тысяч лет являвшиеся частью цивилизации, внезапно исчезли за какое-то столетие. Охота на ведьм, пытки узников, преследование еретиков, казни несогласных, порабощение чужеземцев — все это быстро превратилось из неизбежного в немыслимое. Пейн отмечает, как сложно сегодня объяснить эти перемены: