Чужеземцы вовсе не были великанами, как можно было бы подумать, исходя из описания Ах Туталя. Лишь один из них действительно оказался выше меня, другой же примерно моего роста. Правда, нужно помнить, что сам я значительно выше большинства своих соотечественников.

А поскольку оба они стояли сгорбившись и дрожа, как будто ожидая удара хлыста, и прикрывали сложенными в чашечки ладонями свои гениталии, словно парочка невинных дев, ожидающих насилия, то скорее выглядели хлипкими, тем более что кожа на их телах оказалась еще белее, чем на лицах.

— Мне ни за что не заставить себя приблизиться к ним для допроса, — сказал я Ах Туталю. — Раз не хотят мыться сами, придется вымыть их силой.

— Благородный Ик Муйаль, — ответил вождь, — теперь, когда стало ясно, как они воняют в раздетом виде, я отказываюсь предоставлять им для мытья свои парилки и купальни. После них мне пришлось бы все сносить и строить заново.

— Совершенно с тобой согласен, — отозвался я. — Просто вели рабам принести воды и вымыть их прямо здесь.

Хотя рабы вождя использовали приятную теплую воду, разглаживающий пепел, мыло и мягкие купальные губки, однако объекты их внимания отбивались и верещали так отчаянно, будто их натирали жиром перед тем, как насадить на вертел, или обдавали кипятком, как ошпаривают вепрей, чтобы было легче удалить щетину. Пока продолжался этот ор, я пообщался с девушками и женщинами Тихоо, которым довелось провести одну или несколько ночей с чужеземцами. Женщины сообщили мне те немногие слова, которым научились: все они обозначали лишь тепули да совокупление, то есть не очень подходили для официального допроса. От женщин я узнал также, что мужские члены чужеземцев пропорциональны их росту и в возбужденном состоянии восхитительно огромны по сравнению с более привычными органами мужчин ксайя. «Любая женщина, — призналась одна из них, — была бы счастлива иметь дело с мужчиной, обладающим таким тепули, если бы от него не воняло застарелым свернувшимся семенем, от одного вида которого, не говоря уж о запахе, становится тошно». По словам другой девушки, получить удовольствие от соития с таким мужчиной могла бы разве что самка стервятника.

При этом все женщины в один голос утверждали, что они всячески старались угодить гостям. Их очень удивляло, что чужеземцы упорно отказывались от всех поз, кроме одной-единственной. Очевидно, о других позициях и способах получения удовольствия чужаки не имели представления и со стыдливым упрямством мальчиков ни в какую не желали пробовать новое.

Даже если бы все прочее свидетельствовало в пользу божественности чужаков, показания женщин заставили бы меня в этом усомниться. Насколько мне было известно, боги, когда дело касалось удовлетворения плотских желаний, отличались не щепетильностью, а, напротив, изобретательностью. Поэтому я еще тогда заподозрил, что имею дело вовсе не с богами, хотя лишь гораздо позднее узнал, что эти люди были просто добрыми христианами. Их невежество и неприятие разнообразия в плотских отношениях вполне соответствует христианской морали и представлению о норме, и действительно, я обратил внимание, что все испанцы придерживаются этих представлений, даже когда совершают самое необузданное насилие. Могу присягнуть, что сколько я ни видел испанских солдат, насиловавших наших женщин, все они делали это только в одно отверстие и только в одном, позволительном для христиан положении.

Даже когда обоих чужеземцев более-менее отмыли, смотреть на них все равно было мало удовольствия. Например, как рабы ни старались, они так и не смогли отчистить замшелые зеленые зубы этих людей и устранить неприятный запах из их ртов. Однако им, по крайней мере, дали чистые накидки, а их собственные, кишевшие насекомыми вонючие одежды унесли, чтобы сжечь. Мои стражники вывели обоих в центр внутреннего двора, где мы с Ах Туталем, надавив мужчинам на плечи, заставили их сесть перед нами на землю.

Ах Туталь предусмотрительно приготовил одну из курильниц, наполнив ее пикфетль и другими ароматными травами. Вождь майя возжег эту смесь, и мы оба, вставив в отверстия по камышинке, выпустили по облаку благовонного дыма, чтобы создать пахучую завесу между нами и загадочными гостями. Тех била дрожь, и я решил, что они или замерзли, пока мылись, или им невмоготу пребывание в чистом состоянии. И лишь потом я узнал, что дрожали они от страха, впервые в жизни увидев людей, «вдыхающих огонь».

Так вот, если наш вид их напугал, то лицезреть их самих оказалось тоже не особенно приятно. Отмытые от нескольких слоев въевшейся грязи, их лица стали еще бледнее, а кожа, в тех местах, где не была скрыта бородой, оказалась не гладкой, как у нас, а у одного чужеземца покрытой ямками, словно пористая пемза, а у другого — вся сплошь в прыщах и вскрывшихся нарывах. Впоследствии, уже несколько освоив их язык, я деликатно осведомился, что такое с ними приключилось. В ответ оба лишь равнодушно пожали плечами и объяснили, что почти все люди их расы, мужчины и женщины, рано или поздно болеют этой хворью. Некоторые умирают, но у большинства остаются лишь следы на лицах, «оспины». Поскольку явление это распространенное, никто не считает такие метки изъяном, умаляющим красоту. Может быть, гости и вправду так думали, мне же показалось, что подобные отметины уродуют людей. Поэтому теперь, когда оспинки появились на лицах множества моих соплеменников, я стараюсь не морщиться при их виде.

Обычно я начинал изучать незнакомый язык с того, что указывал на находящиеся рядом предметы, поощряя иностранца называть их на своем языке. Поэтому когда девушка-рабыня принесла нам чашки с шоколадом, я остановил ее и, задрав юбку, ткнул пальцем в ее женский орган, после чего произнес слово, испанское соответствие которому, как мне теперь известно, считается неприличным. Оба чужеземца явно удивились и смутились. Я указал пальцем на собственную промежность и произнес другое слово, которое, как мне впоследствии объяснили, тоже не следует произносить публично.

Настал мой черед удивляться. Оба моментально вскочили на ноги с дикими, расширившимися от ужаса глазами. Вероятно, им пришло в голову, что поскольку я перед этим приказал отдраить их дочиста, то могу с такой же легкостью и повелеть кастрировать их за то, что они пользовались здешними женщинами. Рассмеявшись, я покачал головой и постарался успокоить их при помощи жестов, после чего, снова Указав на промежности, девушки и свою, отчетливо произнес слова «тепули» и «тепили». Потом я ткнул себя в нос и сказал:

— Йакатль.

Чужаки дружно издали вздох облегчения и понимающе кивнули друг другу. Один из них дрожащим пальцем указал на свой нос и сказал:

— Nariz.

Затем они снова уселись, и я начал учить последний иностранный язык, который мне мог потребоваться в жизни.

Первый урок закончился, когда уже стемнело и гости начали позевывать между словами. Может быть, силы этих людей истощила помывка — не исключено, что первая в их жизни, — так что я отпустил обоих спать, и они, шатаясь, побрели в свои покои. Однако рано поутру их разбудили и поставили перед выбором: или они вымоются сами, или же их снова вымоют насильно. Хотя мысль о необходимости переносить подобные ужасы аж дважды в жизни чужеземцев определенно не обрадовала, они все-таки предпочли заняться этим сами. Постепенно оба привыкли умываться каждое утро и научились делать это так хорошо, что я уже мог сидеть с ними целый день, не испытывая особых неудобств. Наши уроки продолжались с утра до ночи, и мы не переставали беседовать даже за едой. Да, кстати, как только я сумел объяснить чужестранцам, мясо каких животных им предлагают, наши гости перестали отказываться от мясных блюд.