— А каким образом вы молитесь? Может, мы тоже сможем попробовать?

Испанец попытался объяснить, но моего знания языка оказалось в этом случае недостаточно. Правда, он вызвался это продемонстрировать, и мы все трое — Ах Туталь, лекарь и я — поспешили следом за ним обратно во внутренний дворцовый двор. Пока мы ждали в некотором отдалении, Агиляр забежал в помещение и вышел обратно, держа в каждой руке по предмету.

Одним из них была маленькая шкатулочка с плотно прилегающей крышкой. Агиляр открыл ее и показал содержимое: изрядное количество маленьких дисков, по виду вроде бы вырезанных из плотной белой бумаги. Из его объяснений я уразумел, что эту шкатулку он похитил на память о времени, проведенном им в школе для жрецов. Лишь много позднее мне стало известно, что белые кружочки представляют собой особый сорт хлеба. Это пища, обладающая несравнен* ным могуществом святости, ибо вкусивший ее приобщается к силе самого Господа Бога.

Вторым предметом являлся шнурок с нанизанными на него во множестве мелкими бусинками, неравномерно перемежавшимися более крупными. Все эти бусинки были голубые и твердые, как бирюза, но прозрачные, словно вода. Агиляр завел очередное сложное объяснение, из которого я понял, что каждая из бусинок символизирует собой молитву. Естественно, это напомнило мне обычай помещать кусочек жадеита в рот усопшего, и я подумал, что молитвенные бусинки могут сходным образом помогать также и тем, кто еще не умер. Поэтому я прервал объяснения Агиляра и настойчиво спросил:

— Значит, вы кладете молитвы в рот?

— Нет, нет, — ответил он. — Их держат в руках.

В следующий миг испанец негодующе вскрикнул, ибо я вырвал у него и нитку бус, и шкатулку.

— Вот, господин целитель, — сказал я лекарю, разрывая шнурок. Я вручил ему две бусинки и перевел то немногое, что сам уразумел из трескотни Агиляра. — Вложи в каждую руку девушки по бусинке и зажми их в ее ладонях…

— Нет, нет! — взмолился испанец. — Это делается совсем не так! Ты все понял неправильно! За молитвой кроется больше, чем просто…

— Помолчи! — рявкнул я на его языке. — У нас нет времени на большее!

Я нашарил в шкатулке несколько маленьких кусочков хлеба и положил один себе в рот. Он был на вкус как бумага и растворился у меня на языке, так что мне даже не пришлось его жевать. Никакого прилива божественных сил я, правда, не ощутил, но по крайней мере стало ясно, что этот хлеб можно дать даже лежащей в беспамятстве девушке.

— Нет, нет! — снова выкрикнул Агиляр, когда я съел эту Штуковину. — Это немыслимо! Ты не можешь получить причастие!

Он посмотрел на меня с тем же выражением ужаса, κοτο-j рое я вижу сейчас на лице вашего преосвященства. Разуме-f ется, мне следует извиниться за свое тогдашнее необдуманное, повергающее вас в трепет поведение. Но и вы должны помнить, что в ту пору я был всего лишь невежественным язычником и думал только о том, как бы помочь той несчастной девушке. Сунув несколько маленьких кругляшков в ладонь лекаря, я сказал:

— Это хорошая еда, волшебная еда, и ее легко есть. Ты можешь положить кусочек больной в рот, не рискуя, что она поперхнется и задохнется.

Но целитель бросился прочь со всех ног или, во всяком случае, настолько быстро, насколько позволяло его достоинство.

Ну почти так же, как это только что сделал его преосвященство.

Я дружелюбно похлопал Агиляра по плечу и сказал:

— Прости, что вырвал все из твоих рук. Но если девушка поправится, это будет твоей заслугой и здешний народ воздаст тебе почести. А сейчас давай найдем Герреро, сядем и снова потолкуем о твоем народе.

Оставалось еще немало вопросов, которые мне хотелось задать Херонимо де Агиляру и Гонсало Герреро. И поскольку к тому времени мы уже неплохо понимали друг друга (хотя, конечно, не обходилось без недоразумений), они тоже стали проявлять любопытство, живо интересуясь нашими делами. Причем начали задавать такие вопросы, что мне пришлось делать вид, будто я их не понимаю: кто ваш король? Велика ли его армия? Много ли у него золота?

Впрочем, некоторые их вопросы и впрямь были мне непонятны. Например: есть ли у вас герцоги, графы и маркизы? Кто папа вашей Церкви? Спрашивали они и такое, что, я думаю, никто не мог бы им толком объяснить. Например: почему у ваших женщин там, внизу, нет волос?

Поэтому я отклонял их вопросы, задавая свои, и испанцы отвечали на них без видимых колебаний, не смущаясь и не стремясь меня обмануть.

Я мог бы остаться с чужеземцами хоть на год, совершенствуя свои познания в их языке и постоянно придумывая, о чем еще спросить, но, и это оказалось весьма опрометчиво с моей стороны, принял решение расстаться с ними, когда два или три дня спустя после нашего посещения недужной девушки лекарь пришел ко мне и знаком попросил выйти на улицу. Я последовал за ним в ту же самую хижину, где увидел мертвую девушку с таким безобразно вздувшимся и отвратительно багровым лицом, что ее было просто не узнать.

— У нее лопнули все кровеносные сосуды и ткани вспухли, — сказал лекарь, — в том числе во рту и в носу. Больная умерла оттого, что просто задохнулась. Еда их бога, которую мне дал чужеземец, — пренебрежительно добавил он, — не оказала никакого магического воздействия.

— А скольких страдальцев, господин целитель, ты вылечил, не прибегая к этой магии? — осведомился я.

— Ни одного, — вздохнул лекарь, и важности в нем поубавилось. — Да и никому из моих товарищей по ремеслу не удалось спасти ни одного заразившегося новой болезнью человека. Некоторые умирают, как эта девушка, от удушья. Другие — от хлынувшей из носа и рта крови. Третьих убивает неистовая горячка. Боюсь, что все они умрут, и умрут мучительной смертью.

Глядя на останки той, что совсем еще недавно была миловидной девушкой, я промолвил:

— Она, да, именно эта бедняжка, сказала мне, что получить удовольствие от соития с белыми чужеземцами могла бы только самка стервятника. Должно быть, у девушки и впрямь было недоброе предчувствие. Стервятники теперь станут пировать над ее останками, а к смерти ее причастны белые люди.

Когда я вернулся во дворец и сообщил о случившемся Ах Туталю, он с нажимом сказал:

— Я больше не намерен терпеть на своей земле этих грязных заразных чужеземцев.

Мне трудно было понять, на меня смотрят косые глаза правителя или нет, но в том, что взгляд его полон гнева, сомневаться не приходилось.

— Решай: отослать мне испанцев обратно к их лодке или ты заберешь их с собой в Теночтитлан?

— Ни то ни другое, — ответил я. — И не убивай их, господин Мать, по крайней мере пока не получишь разрешения от Мотекусомы. Я бы посоветовал тебе избавиться от них, подарив кому-нибудь из соседей, желательно дальних. Ты освободишься от хлопот, а заодно и потешишь самолюбие кого-нибудь из вождей. Даже у Чтимого Глашатая Мешико нет белого раба.

— Хм… да… — задумчиво произнес Ах Туталь. — Вообще-то есть пара вождей, которые мне особенно неприятны и которым я не доверяю. Если белые люди навлекут на них несчастье, меня это не опечалит. — Он повеселел и посмотрел на меня уже не так сердито. — Но ведь ты, благородный Ик Муйаль, проделал ради этих чужеземцев столь дальний путь. Что скажет Мотекусома, когда ты вернешься с пустыми руками?