– Похоже, еще одна рукопись, – заметил он, но без капли насмешки.

Роберт еще не знал, что внутри этих тетрадей, но почему-то ощущал какое-то странное волнение… или, может быть, предчувствие.

– Странно… – пробормотал он в такт своим мыслям и наугад раскрыл верхнюю тетрадь. В глаза ему бросился по-европейски четкий, почти каллиграфический почерк. Очевидно, и в этот раз отправитель, кем бы он ни был, прислал им оригинал рукописи, и Роберт снова задумался: а существует ли копия, или это единственный экземпляр? Похоже, автору повезло; посылка, хоть и отправленная первым классом, могла затеряться, и что тогда?.. Как восстановить двенадцать толстых тетрадей, исписанных от корки до корки? Конечно, у автора могли остаться черновики, но все равно это будет титанический труд!

Никакого сопроводительного листка в посылке не оказалось, только обратный адрес, тоже довольно странный: сыроварня такого-то, округ Ланкастер, Пенсильвания.

– Действительно, еще одна рукопись, – проговорил Роберт несколько растерянным тоном. – Только на этот раз не из Айовы, а из Пенсильвании. Округ Ланкастер – я думал, там живут одни только… – Он снова взял в руки фартук, и вдруг до него дошло. Это был фартук юной аманитской девушки.

– Черт, Пат!.. Я уверен, что наша авторша – аманитка! Надо будет взглянуть на текст повнимательнее, здесь что-то может быть… Конечно, писать она вряд ли умеет, но… но посмотреть все-таки стоит. Мир аманитов глазами аманитки с уединенной пенсильванской фермы – это может быть интересно, даже если она пишет через пень колоду.

– Я бы на вашем месте на многое не рассчитывал, – проворчал Пат. Он успел куда-то засунуть только что найденный карандаш и снова пустился на его поиски, методично разгребая бумажные завалы. – Если бы она умела писать, то писала бы не в тетрадочках и не завертывала их в свою нижнюю юбку, или что это там такое…

– Это фартук, – терпеливо объяснил Роберт. – Аманитский женский фартук. И если наша авторша действительно аманитка, то у нее, скорее всего, просто нет ни компьютера, ни даже пишущей машинки. Ксерокс, я думаю, ей тоже недоступен, так что мы держим в руках первый и единственный экземпляр ее рукописи.

– Ну и слава богу, – недобро заметил Пат и, отчаявшись отыскать потерянный карандаш, полез в ящик стола за новым, а Роберт взял со столешницы пачку тетрадей и фартук.

– На вторую половину дня у меня не запланировано никаких деловых встреч, – сказал он, – так что я, пожалуй, сам взгляну на эту рукопись, пока ты не отправил ее обратно. И если она действительно окажется ни на что не пригодной, я снова положу ее к тебе на стол, о’кей?

– Как вам будет угодно, – пожал плечами редактор, и Роберт, повернувшись, отправился в свой кабинет. Войдя внутрь, он положил тетради на стол. Некоторое время он задумчиво вертел в руках серый фартук и размышлял о женщине, которая его когда-то носила. Молодая она или не очень (при ближайшем рассмотрении фартук оказался изрядно поношенным и производил впечатление старого), как она выглядит, какие у нее волосы, глаза, губы… Почему-то собственная догадка, что неизвестная авторша может оказаться аманиткой, взволновала Роберта, и ему захотелось узнать, кто же написал эту книгу – и почему. Аккуратно положив фартук на стол, он опустился в кресло и раскрыл первую тетрадь. Каллиграфический почерк выглядел довольно старомодно, но рука, державшая перо, была достаточно твердой, из чего он заключил, что авторша, скорее всего, молода. И все же это было только предположение. Достоверно он знал только ее имя – Лиллибет Петерсен, – выведенное на первой странице под заглавием.

Роберт начал читать и вскоре оказался в плену слов. Почему-то ему очень хотелось, чтобы неведомая Лиллибет Петерсен умела писать (быть может, в пику Пату Рили), поэтому сначала он не слишком задумывался над тем, что читает, обращая куда больше внимания на то, как построены фразы и как делится на абзацы текст. Довольно скоро Роберт понял, что Лиллибет обладает врожденным чувством ритма и обширным словарным запасом, которым она пользуется с таким естественным изяществом и непринужденностью, что ее голос – голос рассказчика – звучит с тетрадных страниц естественнно и выразительно. Стиль несколько напомнил ему Джейн Остин, но лишь отдаленно: манера письма Лиллибет была вполне оригинальной, свежей и… пронзительной, так что буквально каждое ее слово доходило до самого сердца.

По мере того как Роберт переворачивал одну страницу за другой, его захватил и сюжет, и персонажи, выписанные не в современной схематичной манере («она была похожа на такую-то в таком-то фильме»), а так, как и полагается в нормальной книге: ярко, выпукло и образно. Главной героиней повествования была молодая девушка, которая покидает родительскую ферму в глуши и отправляется сначала в Нью-Йорк, а потом и за границу, где ее ждут новые, не испытанные ранее переживания, впечатления, чувства. Описания от лица героини встреченных ею людей, ситуаций, новых мест завораживали своей художественной силой. Роберт и сам не заметил, как буквально проглотил первую тетрадь и взялся за следующую.

Он немного пришел в себя, когда на часах было уже начало шестого, а это означало, что он провел за работой почти целый день. Не выпуская из рук недочитанную тетрадь, Роберт слегка потянулся, разминая ноющую спину, потом откинулся на спинку кресла и несколько минут сидел неподвижно, глядя в пространство перед собой. На губах его блуждала улыбка. Отчего-то ему казалось, что Лиллибет Петерсен находится в комнате вместе с ним, и это ощущение еще усилилось, когда взгляд его случайно упал на лежащий на столе жемчужно-серый фартук. От гладкой, тонкой ткани как будто исходила некая невидимая сила, и Роберту вдруг показалось, что от него больше ничего не зависит и что дальше все будет складываться по воле Судьбы – по тем непостижимым законам, которые управляют на земле всем и вся.

В конце концов Роберт все-таки закрыл тетрадь, подписал несколько бумаг, которые секретарша положила ему на стол еще утром, и в начале седьмого покинул свой кабинет. Тетради и фартук он взял с собой, бережно уложив их в большой бумажный пакет из универмага. Сейчас Роберту не терпелось поскорее оказаться дома, чтобы продолжить чтение.

По дороге он все же зашел в кафе, где часто покупал полуфабрикаты на ужин, и уже через двадцать минут был дома. Устроившись на диване в гостиной, Роберт снова взялся за тетради Лиллибет. Примерно час спустя им вдруг овладело сильнейшее желание позвонить ей по телефону, чтобы сказать несколько теплых, благодарственных слов или хотя бы отправить ей мейл или смс-сообщение, но он не знал ни ее номера телефона, ни электронного адреса (скорее всего, ни того, ни другого у нее просто не было), поэтому Роберт взял в руки фартук и некоторое время сидел, пропуская между пальцами мягкую, шелковистую ткань, которая как будто еще хранила тепло ее рук.

– Я не знаю, кто ты, Лиллибет, но я читаю твой роман и слышу твой голос… – негромко проговорил он, потом отложил фартук и вернулся к тетрадям. Последнюю из них он закрыл, когда время уже приближалось к полуночи. Обычно Роберт читал довольно быстро, но на этот раз ему хотелось смаковать сюжет и наслаждаться тем, как Лиллибет строила фразы, как нанизывала слова на струну логики. Он не знал, какие из описанных ею событий были вымышлены, а какие произошли в реальности, однако в целом повествование выглядело на редкость убедительно и стройно. В героев книги он буквально влюбился и даже поймал себя на том, что воспринимает их не просто как живых, реально существующих людей. Ему казалось – они любят, думают, страдают и радуются прямо здесь, в этой комнате, совсем рядом с ним, и стоит ему только захотеть, как он начнет различать их лица и фигуры. Упругий, живой сюжет также увлек его настолько, что он просто не мог остановиться, пока не узнает, чем закончилась история главной героини. Даже после того, как Роберт перевернул последнюю страницу, он еще долго сидел в темноте, размышляя над прочитанным. Интригующая завязка, кульминация, развязка – казалось бы, что может быть проще? Они есть, должны быть, в каждом литературном произведении, и большинство писателей – такова уж их работа – добывали свой хлеб, по мере сил и способностей облекая этот грубый скелет плотью. Но Лиллибет Петерсен работала не ради хлеба насущного, это был полет фантазии, вдохновенный танец, каждое па которого отмечено печатью несомненно большого таланта.