Впрочем, известие о том, что дом уже не принадлежит Деруикам, оказалось новостью лишь для Харриет и Яспера, ничего не знавших об условиях сделки, заключенной их братом в «Золотой лозе». Петра приехала домой уже удрученная потерей, что же касается Виллема — тот нежданно-негаданно проявил сообразительность и показал себя истинным главой семьи: не стоит кидаться с мольбой к Берестейнам, которых, как показывает опыт, ничем не разжалобишь, решил он, лучше обратиться к тем, кто защищает правопорядок.

— Успокойся, братец, девочки, перестаньте трястись, ничего страшного с нами пока не произошло. Мы живем в стране, где правят законы, и ни один злодей не уйдет здесь от ответа за все, что вытворяет ради собственной выгоды. Это что же получается? Достаточно подпоить несчастного парня в задней комнате таверны, уговорить его поставить подпись на клочке бумаги — и вот уже у него ничего нет? Я уверен, славные харлемские эшевены ничего подобного не допустят. Если принято решение о тюльпанах, мы используем его для того, чтобы отменить сделку и сохранить то, что принадлежит нам и никому другому…

И Виллем немедленно перешел от слов к делу. Когда-то они ходили всей семьей к нотариусу, который составил по просьбе Корнелиса его завещание, сейчас он отправился в ту же контору один, назвал свое имя, добился того, чтобы метр Мостарт уделил ему немного времени и дал возможность изложить свое дело. Нотариус терпеливо его выслушал, раз-другой переспросив, после чего вынес приговор — ясный, лаконичный и непререкаемый: «Нет ни малейшей надежды».

— Конечно, — продолжил он, — то, что проделали Берестейны, постыдно и заслуживает наказания, но эти господа слишком могущественны, чтобы хоть что-нибудь можно было предпринять. Попытавшись выступить против них, вы только даром потеряете время, так что лучше покориться судьбе и, если отец все еще желает вам добра, вымолить у него прощение… Скажу напрямик — вы очень плохо сыграли эту партию!

Виллем кротко согласился, хотя сердце только что не выпрыгивало у него из груди.

— И, наконец… После того, как регенты постановили аннулировать сделки, судебные инстанции завалены делами о тюльпанах. Только за один вчерашний день в моей конторе зарегистрированы тридцать две жалобы — как от продавцов, которых отмена сделки лишила прибыли, так и от покупателей, у которых незаконно вымогают оплату. Самое меньшее двадцать шесть из них годятся для передачи в суд, и число таких жалоб будет постоянно расти. Но как может быть иначе? Тюльпанами торговали все кому не лень, и вы знаете, скольким порядочным людям пришлось вытрясти все из кошелька, чтобы купить двадцатую часть дорогой луковицы. А сколько из них сегодня в этом раскаиваются? Но ведь они получили по заслугам, более того — правы сатирики, когда их высмеивают. Хотите знать мое мнение? Все, что мы сейчас наблюдаем, — заслуженная голландцами Господня кара!

Нотариус так разгорячился, что у него запотели стекла очков. Протерев их, он завершил свой монолог:

— И вот вам совет, сударь: бросьте это дело! Скорее всего, эшевены вынесут решение не в вашу пользу, хотя бы и потому, что у них не окажется ни времени, ни желания вести расследование.

И тут у Деруика мелькнула еще одна мысль. Сначала он не решался поделиться ею с нотариусом, но когда метр Мостарт взял из стопки верхнюю папку, показывая тем самым, что разговор закончен, набрался смелости и сказал:

— Я вот что сейчас подумал, метр… Если нельзя выдвинуть против Берестейнов обвинение в мошенничестве, может быть, обвинить старшего в посягательстве на нравственность?

От удивления косматые брови нотариуса так и заплясали на лбу.

— На что вы намекаете?

— Никаких намеков: мне доподлинно известно, что Паулюс ван Берестейн, будучи законным супругом Катарины Бот ван дер Эм, вступает в связи с мужчинами.

— В Харлеме содомский грех карается смертью, так что это тяжкое обвинение, — предупредил Мостарт. — Вполне ли вы уверены, что хотите его выдвинуть? А главное: какими доказательствами этих противоестественных сношений вы располагаете?

Виллем, мало искушенный в судебных делах, и не подумал о том, что ему придется чем-то подтвердить свои слова. На мгновение ему захотелось отказаться от них, сослаться на непроверенные слухи, но мысль о том, что сейчас он выложит последний козырь, придала ему мужества, и он бесстрашно сознался:

— У меня есть более чем верное доказательство, метр. Я сам несколько лет был любовником господина Берестейна.

Признание Виллема превратило благовоспитанного нотариуса в стареньких очках, посматривавшего до тех пор на заявившегося к нему юнца со снисходительной улыбкой, в беспощадного судью: лицо метра Мостарта налилось кровью, глаза выкатились из орбит, а кулак с такой силой обрушился на стол, что бумаги разлетелись во все стороны.

— Вон отсюда, сударь! — вскричал он, тесня клиента к двери. — Я не желаю неприятностей с байлифом. И Бога ради, не трогайте мою руку — мне страшно быть вашим другом!

Метр Мостарт вытолкал Деруика довольно грубо, но это был хороший урок. Переходя дальше из конторы в контору, от поверенного к поверенному, Виллем уже остерегался выкладывать опасные для него подробности. Да и зачем, если все равно обвинения на них не построишь?

Потратив на консультации два дня и оставив в руках законников двенадцать флоринов, Виллем собрал домашних и объявил печальную новость: через суд, как и другими способами, им ничего не добиться. Противник у них настолько могущественный, а процессов по делам о тюльпанах так много, что Деруиков уже сейчас можно считать проигравшими.

— А что ж нам тогда делать-то? — заволновалась Петра.

— Что делать, что делать — вещи складывать, вот что делать! Решение суда вступает в силу завтра, значит, у нас достаточно времени на то, чтобы сложить все в ящики и отнести к соседям большую часть мебели. Вот вам одно из преимуществ бедности: меньше суеты!

— Как это так? — возмутился младший брат. — Мы что — уедем, даже не высказав им всего прямо в лицо?

— Знаешь, что касается лиц, то мое уже получило сполна и больше подставляться не желает… Всему свое время: сегодня ты идешь в бой и атакуешь врага, завтра залечиваешь раны. Постараемся сберечь то, что у нас осталось: нашу жизнь.

Ясперу речи брата не понравились, он назвал их «трусливыми» и «рабскими». Надо окружить дом регента, сказал он, надо подкупить его жену и захватить в заложники его сына — словом, наболтал, бедняга, столько глупостей, что раздраженные сестры велели ему замолчать.

— Кровь у тебя так кипит, что мозги сварились! — усмехнулся Виллем. — Хочешь добиться для нас справедливости — вот тебе шпага, бери и иди на штурм! Наверное, две-три оплеухи пойдут тебе на пользу.

Младший, схлопотав выговор, насупился и дальше в разговоре не участвовал. А Виллем будто не замечая его надутой физиономии, объявил:

— Мы поедем к дяде Герриту в Мидделбург. Конечно, это далеко, но нигде больше в Соединенных Провинциях у нас нет такого гостеприимного родственника. Дом у дяди достаточно велик для того, чтобы принять нас, да и на столе хватит места еще для четырех приборов.