Еще один фактор, способствовавший развитию промышленности, заключался в невмешательстве властей: правительство подготовило почву, установив низкую процентную ставку, при этом оно не предпринимало попыток формировать промышленную политику страны. Технологические новшества и достижения не встречали серьезного сопротивления в верхах. Если на пути индустриализации и возникали препятствия, то их, как правило, чинили рабочие, возмущенные тем, что их хлеб отняли машины[177]. Правительство сохраняло нейтралитет.

Высокие темпы развития промышленности объяснялись и другими причинами. Англию не раздирали войны; политическая система была крайне гибкой; в отличие от Франции в стране не бушевала революция. И тем не менее политика играла отнюдь не решающую роль. Возникновение фабрик дало экономию на масштабах, то есть она достигалась за счет роста производства, при этом, что особенно важно, усиливалось разделение труда.

Представители деловых коммерческих кругов в то время восхищались мощью науки и рациональными вычислениями. Карманные и стационарные часы и такие точные приборы, как токарные или рейсмусовые станки, были характерной чертой эпохи. Микроскопы и телескопы не только стояли на службе у ученых, но и часто встречались в состоятельных домах; барометр был излюбленной темой светских бесед. С 1675 по 1725 год количество обеспеченных лондонцев, в домах которых имелись часы, возросло с 56 до 88 %. К 1800 году на часовой фабрике в Кларкенуэлле работало 8000 человек, каждый из которых имел собственную узкую специализацию. Джон Гаррисон – изобретатель морского хронометра, в 1759 году решивший проблему определения долготы, – ввел моду на хронометр, который капитан Кук взял с собой в кругосветное путешествие.

В качестве причины крутых перемен в промышленности нельзя не упомянуть явление, скорее относящееся к духовной сфере. Повальное диссентерство, распространившееся в среде экспериментаторов и изобретателей, растущая роль диссентерских академий, где молодые люди обучались практическим навыкам, – все это заставило многих верить в то, что протестантский дух независимого мышления и эмпирического опыта служил дополнительным фактором промышленного подъема. Католиков же – весьма незаслуженно – считали неспособными к освоению новых горизонтов. Впрочем, было бы глупо выделять одну из этих мнимых причин или предпосылок как наиболее значимую. Перефразируя стих 8:28 из Послания к римлянам, замечу лишь, что все содействует ко благу для тех, кто считает это благом[178].

В попытках осмыслить природу происходивших изменений предлагались сотни различных трактовок. События второй половины XVIII века сегодня известны под названием «промышленная революция», однако в те годы оно никогда не использовалось. Его придумал французский социалист Луи Огюст Бланки в 1837 году, а спустя несколько лет подхватил Фридрих Энгельс в труде «Положение рабочего класса в Англии» (Die Lage der arbeitenden Klasse in England, 1845). Впоследствии этот термин широко использовал известный английский историк-экономист Арнольд Тойнби, дядя выдающегося философа и культуролога Арнольда Джозефа Тойнби, в «Лекциях о промышленной революции в Англии XVIII века» (Lectures on the Industrial Revolution of the Eighteenth Century in England), которые были изданы после смерти автора в 1884 году. Если это и была революция, то в ней не было ничего неожиданного или ошеломительного. Она явилась закономерной частью цикла, продолжавшегося примерно сто лет. Рост, по всей видимости, начался в 1740-х годах, в 1780-х и 1790-х годах наблюдались стремительные скачки, аналогичная динамика сохранялась в 1830-х годах и далее.

Если в те времена о «промышленной революции» еще не говорили, как же современники воспринимали тогдашнюю действительность? Осознавали ли они, что вокруг происходит что-то удивительное или весьма необычное? В «Политической арифметике» (Political Arithmetic), изданной в 1774 году, Артур Янг обращается к читателям с просьбой «оценить прогресс, коснувшийся всех сфер жизни Великобритании, за последние 20 лет». Спустя два года к этой мысли обращается Адам Смит в «Исследовании о природе и причинах богатства народов», размышляя над «естественным прогрессом Англии в направлении богатства и процветания». В «Британнике» того периода отмечалось, что «открытия и достижения» эпохи «осеняют славой всю страну, чего не добиться лишь завоеваниями и господством». Были выявлены основополагающие причины столь уверенного и стабильного роста. В 1784 году сообщалось, что «Британия – единственная известная до сей поры страна, в которой пласты угля… железной руды и известняка… часто находят на одних и тех же месторождениях, причем недалеко от моря». Современники хорошо понимали суть принципиальных изменений в стране.

Их непрерывность была очевидна, изобретения следовали одно за другим, являя миру все новые и новые чудеса эволюции. В предыдущие столетия периоды социальных или технических преобразований сменялись периодами затишья, что создавало определенный баланс; однако в конце XVIII века изобретениям, казалось, не было конца. Историк-марксист Эрик Джон Эрнест Хобсбаум в труде «Промышленность и империя» (Industry and Empire), изданном уже в 1968 году, писал, что «со времен возникновения сельского хозяйства, металлургии и появления городов в эпоху Нового каменного века индустриализация стала самым масштабным изменением в жизни человечества».

В действительности самые глубокие и трудноуловимые преобразования можно увидеть лишь в ретроспективе. Возможно, изобретатели, инженеры или ученые не отдавали себе отчета в том, что они пытались подчинить природу. Тогда это могли счесть богохульством. И тем не менее в руках человека оказалась безграничная власть. Уголь, пришедший на смену древесине, считался в то время неисчерпаемым ресурсом. Земли, на которых раньше росли деревья, теперь можно было использовать под сельскохозяйственные нужды. В прошлом в силу биологических причин восстановление лесов после вырубки требовало немало времени; теперь же источник энергии находился под землей, а значит, подобных проблем больше не возникало. В результате освоения природных богатств энергоресурсы Британии долгое время существенно превышали ресурсы любой другой европейской экономики. В этом заключалась одна из ключевых причин индустриализации.

По оценке историка промышленной революции Э. А. Ригли, 10 миллионов тонн угля, добытых в 1800 году, обеспечивали энергию, равную той, что можно было получить при сжигании древесины с 10 миллионов акров земли. Отказ от органической экономики означал, в свою очередь, снятие ограничений, сковывавших экономический рост. Времена года больше не имели значения, равно как и приливы и отливы, ветер и вода. Неограниченные запасы черного золота скрывались в бесчисленных кавернах под землей. Когда-то Англию называли страной рощ и лесов; теперь же она стала королевством угля.

Впрочем, прогресс шел медленно и неравномерно. Хотя некоторые отрасли, например металлургия, текстильная и угледобывающая промышленность, развивались стремительно, большинство британских фабрик и заводов продолжали существовать в рамках традиционной экономики еще целых сто лет. Пекари, мельники, кузнецы и дубильщики словно застыли в середине XVIII века, когда страна уже шагнула в эпоху правления королевы Виктории. А многие мастерские и вовсе продолжали работать как в XVII веке. В ту пору параллельно существовали разные эпохи и уровни квалификации.