В том же 1769 году, когда весь политический мир страны сотрясали лозунги «Уилкс и свобода!», Джозайя Веджвуд открыл масштабное производство керамики на территории площадью 350 акров (1,4 км2), недалеко от канала между реками Трент и Мерси в Стаффордшире. Мануфактура получила название «Этрурия» в честь древней цивилизации этрусков, что создавало иллюзию живописного прошлого даже несмотря на то, что фабрика была оснащена по последнему слову техники. Фактически Веджвуд открыл эпоху роскошного фарфора в Англии. Именно он привил англичанам вкус к неоклассицизму. Гений британского керамиста во многом определил эстетику промышленных преобразований, которые при этом не требовали внедрения принципиально новых технологий.

Спустя два года после основания Этрурии Ричард Аркрайт открыл крупное прядильное предприятие в Кромфорде, в графстве Дербишир, и организовал применение недавно изобретенной прядильной машины. Вскоре неподалеку появился поселок, где жили сотни рабочих, в том числе женщины и дети. С помощью ватермашины, состоявшей из тысячи веретен, было создано первое исключительно английское хлопковое полотно. Вскоре хлопок стал ключевым продуктом текстильной промышленности. К началу XIX века хлопок считался королем тканей.

В поэме «Храм природы» (The Temple of Nature) Эразма Дарвина, вышедшей в 1803 году, прославлялись эти глобальные изменения:

Если голландцы воздвигли памятник человеку, научившему их мариновать селедку[175], то почему бы не увековечить в камне родоначальника промышленного способа производства и создателя мануфактуры национального значения?

Впрочем, некоторые современники относились к первым фабрикам с большим недоверием, готовые, словно Дон Кихот, вступить в бой с ветряными мельницами. Мануфактуры сравнивали с работными домами, на которые они действительно в каком-то смысле были похожи; работные дома при этом назывались «домами промышленности», а первая фабрика по производству паровых двигателей еще в 1702 году носила название «работный дом». В сознании людей того времени существовала прочная связь между тем, как жестко регулировали жизнь бедноты и обращались с промышленными рабочими. Фабрики нередко сравнивали с казармами, где столь же строго соблюдали режим, порядок и ценили исполнительность.

Новая система промышленного производства, находившаяся в то время лишь на этапе становления, возникла из так называемой первичной промышленности или примитивного капитализма. Суть этого явления составлял надомный труд, при котором сельскохозяйственные рабочие и члены их семей пряли и ткали, не прекращая при этом работать на земле. Даниель Дефо красноречиво писал об этом во время своей поездки по Британии, когда пересекал Пеннинские горы. Он побывал у крупного суконщика и нашел там «дом, полный пышущих здоровьем парней, часть из которых занималась покраской ткани, другие – обрабатывали ее, а третьи – ткали». Неподалеку было множество домиков, «в которых жили занятые на фабрике рабочие, причем их жены и дети также постоянно занимались делом – чесали волокно, пряли и так далее». Каждый ребенок старше четырех лет был трудоустроен и получал оплату.

Это было в буквальном смысле надомное производство, в рамках которого торговец или мелкий капиталист поставлял сырье для прядения или ткачества семьям сельскохозяйственных рабочих, а затем забирал готовую пряжу или ткань в четко установленный срок[176]. Жена фермера и сам фермер проводили за станком каждую свободную минуту; чесать, прясть и ткать приходилось в то же время, что и собирать урожаи пшеницы, гороха и фасоли. Свободные земледельцы продавали носки и сыр, свинину и ткань. Так, в Линкольншире коровий навоз использовался для производства топлива, а свиной – для отбеливания ткани. Неудивительно, что о Линкольншире сложилась поговорка: «Свиньи там испражняются мылом, а коровы – огнем».

Изготовление ткани представляло собой низкооплачиваемый сезонный труд, которым, как правило, занимались в стесненных и грязных условиях. Кустари работали по ночам, в темноте, поскольку не могли позволить себе освещение. Они работали в мороз и холода, когда отсутствовала возможность прокормиться с полей. Ткачи и портные называли лето «временем огурцов», поскольку это единственное, что они могли позволить себе из еды. Индустриализация на тот момент казалась наименьшим из зол.

Сложно однозначно выделить истоки промышленного подъема, факторов было множество. Некоторые говорят, что все началось с мелких торговцев, которые поначалу предоставляли сырье земледельцам, а затем открывали целые фабрики и запускали по 20–30 ткацких станков. Другие полагают, что непрекращавшийся рост населения вынуждал людей уходить в города и искать работу на производстве. В период с 1760 по 1830 год население Великобритании увеличилось с 6,1 до 13,1 миллиона – другими словами, оно выросло более чем в два раза. В сельском хозяйстве так много людей не требовалось, поэтому они собирались в городах, где работодатели охотно использовали дешевую рабочую силу на расширяющихся производствах. Неизбежно возникали и другие последствия: требовались новые дома и транспортная инфраструктура.

Некоторые считают, что индустриализация стала результатом технических изменений и инноваций. Это был поступательный процесс, в ходе которого периодически происходили крупные скачки, как, например, изобретение парового двигателя или сложного и высокопроизводительного текстильного оборудования. В этой связи часто утверждают, что британцы – практичная нация, они предпочитают исключительно эмпирический подход, лишены всякого стремления к теоретизированию, которое любят, например, французы или немцы. Таково лишь одно из обобщений, но со временем оно стало общепринятым. Химик Луи Пастер однажды сказал: «Удача благоволит лишь тем, кто к ней готов». В те времена говорилось, что у каждой фабрики есть свой изобретатель.

Другие уверены, что индустриализацию спровоцировали дешевые кредиты, а ее быстрый рост вызван избытком капитала вкупе с процентной ставкой, не превышавшей 3 %. Англия была богатой страной. Об этом свидетельствовало то, что население охотно покупало акции Банка Англии, а на Королевской бирже возникало несметное число «пузырей». Теперь все желающие могли инвестировать в промышленность, которая, казалось, таила в себе неограниченные возможности и открывала неиссякаемые источники дохода. Дальнейшей индустриализации способствовал и беспрецедентный рост международной торговли во второй половине XVIII века.