Сегодня утром государь выслушал доклад генерал-майора Павлова, в присутствии посла генерал-адъютанта Игнатьева и моем. Давнишняя мысль Игнатьева: в случае разрыва с Портой самое больное ее место – Азиатская Турция, а потому наши главные наступательные действия должны быть направлены из Закавказья. Поддерживая настойчиво эту мысль, Игнатьев постоянно оказывал усердную помощь кавказскому начальству в собирании точных сведений об этом театре войны. И теперь он с любовью, как детище свое, ободряет кавказское начальство в его планах наступательных действий, хотя бы даже с не приведенными еще на военное положение войсками.

Результатом нашего доклада было высочайшее разрешение на первый раз усилить запряжку артиллерии и обозов, о чем и посылаю с тем же Павловым уведомление главнокомандующему Кавказской армией. Все сделанные им распоряжения о сосредоточении и расположении войск на границе утверждены государем. Кроме того, в собственноручном ответе своем на собственноручное же письмо великого князя я изложил общие соображения о значении настоящего сбора войск и о необходимости на будущее время некоторых изменений в организации и дислокации Кавказской армии.

Сегодня же вечером, когда всё ливадийское общество было в сборе, доложили государю о приезде в Ялту бразильского императора дона Педро II и принесли от него письмо. Письмо это было прочитано государем вслух и возбудило общий смех оригинальностью содержания и языка. Император дон Педро приглашен завтра к императорскому завтраку.

16 сентября. Четверг. Сегодня ливадийское общество имело развлечение; оно занято было исключительно бразильскими гостями, которые своей оригинальностью, простотой и развязностью произвели резкий диссонанс с натянутым, сдержанным тоном наших придворных нравов. Бразильский император путешествует до того скромно и неприхотливо, что, приехав в Ялту, не имел при себе шляпы и, чтобы приехать сюда, взял в гостинице чью-то чужую. Дон Педро II имеет вид старца (хотя ему с небольшим 50 лет) с седой окладистой бородой, он высокого роста и довольно тучный. Он напомнил мне нашего крымского соседа и приятеля Н. Я. Данилевского не только наружностью, но и манерами. С государем и императрицей он обращался как с близкими, давнишними друзьями, чуть не трепал по плечу.

Свита состоит из гофмаршала Буэн-Ретиро – толстого[96] смуглого человека, который беззастенчиво болтал всё время за завтраком и за обедом на каком-то уродливом языке – полуфранцузском, полупортугальском. Другой спутник императора – французский ориенталист Гобино, занимающий место посланника французского в Стокгольме; наконец, присутствует молодой, довольно благообразный секретарь. Все эти личности возбуждали в среде придворной челяди насмешки и были предметом всяких острот и шуток. Тем не менее своеобразность и добродушие императора, путешествующего простым туристом, не подчиняющегося общепринятым при европейских дворах формам этикета, не могли не внушать некоторого уважения даже и в нашем пошлом кружке.

После обеда, когда всё общество с обычной чопорностью расположилось в гостиной вокруг царственных хозяев, бразильский император, пожелав переговорить о чем-то со своим министром и другом, бесцеремонно взял его под руку и отвел в соседнюю, неосвещенную комнату – кабинет императрицы. Затем гости распростились с хозяевами, не торопясь забрали свои пледы и все четверо уселись в извощичью двухместную коляску, чтобы возвратиться в ялтинскую гостиницу. Завтра рано утром они уезжают в Одессу и оттуда в Константинополь.

В политике нет ничего нового, кроме телеграммы из Вены, извещающей о приеме, оказанном императором генерал-адъютанту графу Сумарокову-Эльстону. Франц-Иосиф, прочитав письмо государя, ограничился фразами в смысле непоколебимой дружбы и согласия, но вместе с тем прибавил, что, по важности дела, ему нужно несколько дней на размышления, прежде чем дать ответ на письмо. Отъезд Игнатьева в Константинополь задержан.

22 сентября. Среда. В прошедшую пятницу и субботу при докладах моих государю было много говорено о современных политических делах. Последние известия вообще не очень благоприятны, и когда я уехал в субботу из Ливадии в Симеиз, то оставил всё ливадийское общество в мрачном настроении. Воскресенье и утро понедельника провел спокойно в Симеизе и возвратился в Ливадию в понедельник к обеду.

Меня встретил генерал Игнатьев; он привел ко мне некоего Пороховщикова, богатого москвича, известного антрепренера, владельца Славянского базара, а в последнее время самого ретивого воротила в Славянском комитете. Он приехал в Ливадию с намерением пожаловать об участи Сербии, дошедшей, по его мнению, до последней крайности и близкой к окончательной гибели. Пороховщиков принадлежит к числу тех личностей, которые расплодились в последнее время под названием «общественных деятелей». Они обыкновенно составляют как бы оппозицию правительственной власти, которую называют «бюрократией», и принимаются за то или другое дело с намерением вести его «силами общества», помимо правительственной администрации. Большей частью это люди, одаренные от природы живым воображением, чувствуют неодолимую потребность деятельности; люди иногда и способные, и образованные, но почти всегда увлекающиеся созданиями собственного воображения и почти всегда многоречивые. Они говорят больше, чем делают.

Пороховщиков так же много, очень много говорит, так же не без способностей, очень ретивый [но и много делающий]. По собственным его словам, он был главным в Москве вербовщиком добровольцев, отправленных Славянским комитетом в Сербию. Он рассказывает, как ежедневно тысячи человек всякого звания толпились у него в доме, на лестнице, на улице, чтобы получить билет и пособие для отправления в Сербию. Поэтому-то преимущественно у него на совести судьба этих тысяч людей, теперь обреченных, может быть, на гибель, в случае подавления сербского восстания. Он хлопочет, чтобы правительство снова оказало поддержку Сербии и приняло какие-либо меры, чтобы спасти славянское дело от печальной развязки. При этом Пороховщиков много говорил о настроении русского народа, об опасности, угрожающей, по его мнению, правительству в случае, если будет продолжаться видимое бездействие и равнодушие к славянскому делу.

В этом смысле Пороховщиков говорил и Игнатьеву, и графу Адлербергу, и мне, и всем, кого только здесь встречал; сегодня он должен быть у князя Горчакова и даже надеется быть принят государем. Мыслимо ли было в прежнее время, чтобы частное лицо, которого имя даже не было известно в правительственных сферах, осмелилось прямо явиться с советами высшему правительству, самому государю и заявлять требования от имени всего русского народа. При настоящем настроении можно вперед сказать, что рассказы и фразы Пороховщикова произведут впечатление.

Между тем вчера утром получена из Вены успокоительная телеграмма насчет ответа австро-венгерского правительства. По словам Новикова, император Франц-Иосиф при прощальной аудиенции графа Эльстона вручил ему ответное письмо, в котором выражает полное согласие на предложение русского императора о совместном вооруженном вмешательстве. Из Лондона еще нет положительного ответа; только сегодня назначено там совещание министров по вопросу о русских предложениях.