Князь Горчаков прерывал меня не раз восклицаниями, что нельзя же ставить гипотезы только неблагоприятные, на что я ответил, что гораздо опаснее действовать всегда в надежде на счастливые случаи. Я ставил гипотезы наиболее правдоподобные, однако же закончил тем, что желал бы, прежде дальнейшего объяснения моих мнений, выслушать, на чем именно сам канцлер основывает свои успокоительные комбинации.

Тогда он начал чтение длинной записки, составленной бароном Жомини, о предполагаемом ходе дальнейших переговоров, о необходимости немедленного отправления Игнатьева в Константинополь, об ожидаемом влиянии на конференцию угрожающего положения России и закончил тем, что, в случае неуспеха этой конференции, останется силой оружия принудить Турцию к уступкам.

Выслушав всё это длинное чтение, я просил позволения снова объяснить возбуждаемые этой запиской во мне сомнения и недоумения. В записке канцлера предусмотрены разные случайности, но в числе их я все-таки не вижу тех именно, на которые я указывал и которые кажутся мне наиболее вероятными. На все эти случайности надобно теперь же приготовить план действий: например, что будем мы делать, если перемирие вовсе не состоится, ни на 6 месяцев, ни на 6 недель? Если же состоится по нашему желанию на 6 недель, но на конференциях все державы, кроме России, придут к единогласному заключению, которое мы принять не можем, то не придется ли тогда объявить войну уже не Турции одной, а целой Европе?

К удивлению моему, государь не только не показывал неудовольствия, слушая мои довольно горячие возражения на план канцлера, но даже поддерживал меня и, по возможности, старался сам ответить на мои вопросы, хотя и не вполне категорично.

Совещание было прервано молебствием и парадом по случаю праздника Собственного е. в. конвоя. После обычного прохождения церемониальным маршем казаки пошли к накрытым для них столам (у здания оранжерей); туда же отправились и мы все, а затем возвратились во дворец к завтраку, по окончании которого возобновилось совещание. Государь резюмировал высказанные соображения: 1) Игнатьев завтра же отправится в Константинополь; 2) в 2 или 3 недели должно обнаружиться – можно ли ожидать какого-либо результата от конференций; в случае [ожидаемой] неудачи, Игнатьев устранится от дальнейшего в них участия и тогда же будет приступлено к мобилизации войск, что произойдет примерно около 1 ноября; 3) мобилизация не будет еще объявлением войны; только в случае крайней необходимости мы решимся ввести наши войска в пределы Турции, что следует пригнать примерно к началу декабря; 4) кампания должна быть сколь можно быстрая; прежде перехода через границу должна быть заключена конвенция с Румынией.

На этом остановились, и хотя я попробовал снова обратить внимание на опасные последствия, которых можно ожидать от перехода нашего через границу, подобно примеру 1853 года, на возможность немедленного против нас вооружения большей части Европы, однако же часы уже показывали время прогулки и совещание было прекращено.

Я не имел случая сегодня же понять, какое впечатление оставило в государе всё высказанное мною в совещании. Но вот уже несколько дней замечаю, что чем-то навлек на себя неудовольствие императрицы, которая до того времени была, напротив, очень любезна и внимательна ко мне. Чему приписать эту перемену – не придумаю. Опять какие-нибудь сплетни? Вечером я не пошел в «собрание».

5 октября. Вторник. Сегодня была обедня в дворцовой церкви по случаю дня рождения великой княгини Марии Александровны (герцогини Эдинбургской), от которой уже есть известия с Мальты. Перед обедней был я у государя с докладом, а после завтрака – на обычном совещании. Главным предметом был отъезд Игнатьева в Константинополь, назначенный окончательно сегодня вечером. Князь Горчаков прочел длинную записку, составленную в виде сырого материала, из которого генералу Игнатьеву предоставляется по собственному усмотрению составить род меморандума для предъявления представителям европейских держав в Константинополе. Посол наш едет неохотно, не ожидая ничего хорошего от своего появления в столице Турции. Он не раз высказывал неудобство прибытия как раз к началу Байрама. Но старый канцлер настойчиво торопит его с отъездом.

В совещании сегодня я поставил вопрос: какой будет наш образ действий, если перемирие вовсе не состоится? Не возможно ли в таком случае все-таки предложить открытие конференции об условиях мира? На этот вопрос последовал ответ: перемирие не составляет безусловной необходимости для открытия конференций. Впрочем, если не могли сойтись даже на определении срока перемирия, то можно ли ожидать единогласия в условиях мира? Никто и не ожидает от конференций успешного результата.

После совещания я отпросился к своей семье в Симеиз и предложил генералу Обручеву поехать туда со мной.

7 октября. Четверг. Вчера провел весь день в Симеизе, совершил большую прогулку в Алупку; вечером посетил нас сосед, князь Воронцов. Много толковали о том, что делать обитателям Южного берега в случае войны: кто советовал теперь же убираться поживу-поздорову, кто – замуровать окна и двери дома и т. д. Жена моя решительно объявила, что останется на месте, и для ограждения дома от хищничества просила только оружия для своей прислуги и рабочих.

К ночи мы с Обручевым возвратились в Ливадию.

Сегодня нашел я здесь настроение еще более мрачное, чем было прежде. Английская королева, не получив согласия своих министров на предположение отправить собственноручное письмо нашему государю, предложила государю по крайней мере лично объясниться с послом английским лордом Лофтусом. Государь изъявил на это полное согласие, хотя не усматривает большой пользы от этого свидания. Другое известие из Лондона – что Англия решилась, в случае нашего вмешательства, занять своими войсками и флотом Константинополь. С другой стороны, более успокоительное известие – о разномыслии, обнаружившемся в Совете министров, между Дизраэли и Дерби: первый предлагал прямо разрыв с Россией, последний – не согласился.

Из Германии получены сведения крайне бесцветные: Берлинский кабинет «не видит препятствия» в том, чтобы согласиться на предлагаемое нами 6-недельное перемирие, однако же и не берется поддерживать наши требования, чтобы не поссориться с другими своими «друзьями». Если таков будет окончательный ответ Германии, то, спрашивается, какую же выгоду извлекает Россия из своей пресловутой дружбы и тесного союза с Германией? Кажется, сам государь начинает разочаровываться насчет этого друга; относительно же Австрии разочарование – уже совершившийся факт.

Сегодня государственный канцлер сказался больным и не приехал из Орианды в Ливадию, так что обычное совещание прошло в его отсутствие. Государь прочел нам последние телеграммы, в числе которых было первое известие о прибытии Игнатьева в Буюкдере, об отказе Сербии и Черногории на предложение перемирия и проч. После совещания я пошел пешком в Орианду и навестил князя Горчакова; застал его в постели (но, полагаю, не по болезни, а после обычного послеобеденного сна). Он опять оспаривал мои опасения относительно коалиции, даже сомневался в намерениях Англии довести дело до разрыва с нами; однако ж заметно, что он поддерживает свой тезис только из самолюбия, сам не вполне веря себе. В голосе его слышится сомнение и сознание неудачи своей.