Между тем во время вечернего собрания государь показал мне телеграмму из Лондона, в которой граф Шувалов извещает, что лишь только распространился слух о нашем предположении занять Болгарию, немедленно же общественное мнение повернуло против нас. Поворота этого следовало ожидать. Возможно ли было рассчитывать на то, что Англия благодушно поможет нам ввести наши войска в пределы покровительствуемой ею Турции!

28 сентября. Вторник. Сегодня имел я длинный доклад в присутствии наследника цесаревича. У государя новая мысль: поручить командование действующей армией Тотлебену, в таком случае Семека останется в Одессе; начальство же в Крыму возложить на князя Воронцова, со званием корпусного командира. Мысль эта явилась вследствие случайного обстоятельства: Тотлебен, на пути своем в Крым, читал присланный бывшим его адъютантом Шильдером русский перевод сочинения Мольтке о войне 1828 и 1829 годов и в разговоре с государем упомянул об этом сочинении, заключающем в себе рассуждения знаменитого немецкого стратега о театре войны в Европейской Турции. Из этого разговора государь заключил, что генерал Тотлебен не только специалист по инженерной части, но вместе с тем и авторитет в военном деле вообще. В пользу назначения его командующим действующей армией его величество приводил, кроме личных достоинств Тотлебена, также и prestige его имени. Я не возражал, однако же не мог не заметить, что тяжелый характер и щепетильность могут быть большим неудобством в командовании армией.

После моего доклада государь призвал в кабинет графа Адлерберга и советовался с ним относительно выбора Тотлебена. Граф Адлерберг не выразил никакого мнения. Затем были приглашены Тотлебен, Семека, Аркас и Игнатьев. Речь была уже только о мерах, принятых для обороны приморских пунктов.

После завтрака – новое совещание с князем Горчаковым, Игнатьевым и графом Адлербергом, в присутствии наследника цесаревича. Говорили вообще о политическом положении; прочли составленный наконец проект ответного письма к императору Францу-Иосифу и разошлись под тем впечатлением, что на успешный исход дипломатических переговоров нечего рассчитывать и что если даже и добьемся перемирия и открытия конференции в Константинополе, то благоприятного результата от этих конференций ожидать нельзя и все-таки дело кончится войной, в которой против нас будет не одна Турция.

29 сентября. Среда. Утром государь прислал мне для прочтения телеграмму от Нелидова из Константинополя: он извещает, что завтра Порта даст ответ представителям шести держав в том смысле, что согласна на перемирие до будущего марта; Нелидов предостерегает, что в этом неожиданном предположении, внушенном, без сомнения, Эллиотом, кроется намерение Турции выиграть время, чтобы оправиться и к весне приготовить против нас целую коалицию. Игнатьев разделяет это мнение.

Государь приказал мне с графом Адлербергом прочитать депеши, полученные от Нелидова за последнее время. В этих депешах весьма живо рисуется печальная картина нынешнего настроения в Константинополе, объясняются замыслы разных держав, с которыми приходится нам сговариваться, [безнадежность единогласного разрешения восточного вопроса] и почти отчаянное положение турецкой армии, которая, по словам Нелидова, не будет иметь возможности держаться даже против сербов в течение осени и зимы.

Сегодня представлялась государю депутация от Румынии, состоящая из президента кабинета Братиану и военного министра Сланичану[98], гофмаршала и адъютанта князя. Они приглашены к обеду. Братиану наговорил мне много комплиментов; по всему видно, что Румыния хочет нам угодить; Игнатьеву он говорил, что войска румынские готовы служить авангардом русской армии.

Был у меня сегодня утром главный военно-медицинский инспектор тайный советник Козлов. Мы переговорили с ним о распоряжениях по военно-медицинской части на случай войны. Тотлебен уехал в Севастополь, Николаев и Одессу.

1 октября. Пятница. Каждый день государь сзывает к себе государственного канцлера, графа Адлерберга, Игнатьева и меня; прочитываются полученные телеграммы и депеши, обсуждаются ответы, и почти всякий раз расходимся в полном недоумении – как выйти из ловушки, в которую мы попали. Вчера и сегодня подтвердилось решение Порты предложить 6-месячное перемирие; выдумке этой радуются в Лондоне и Вене, несмотря на наши возражения.

Сегодня приехали в Ливадию министр финансов и генерал-лейтенант Обручев. С первым я успел только обменяться несколькими словами перед обедом; с Обручевым же просидел несколько часов. Он привез массу всяких сведений и соображений касательно театра предстоящей войны. Первоначально я прочил его в начальники штаба предполагаемой действующей армии, но если главнокомандующим будет Тотлебен, то Обручев не пойдет к нему в начальники штаба и, в свою очередь, Тотлебен не пожелает Обручева: они давно уже в отношениях неприязненных, с тех пор как Обручев, руководя ежегодными стратегическими поездками офицеров Генерального штаба в районе Варшавского округа, откровенно высказал свои суждения о недостатках наших крепостей. Тотлебен не может допустить, чтобы кто-либо, а тем более офицер Генерального штаба, смел вмешиваться в его владения – в сферу инженерного ведомства. Тотлебен до крайности самолюбив и обидчив.

4 октября. Понедельник. В последние два дня всё ожидали чего-нибудь положительного из Вены, Лондона и Берлина; получались телеграммы, сходились мы на совещания у государя, но дело всё еще нисколько не выяснялось. Вчера, перед обедней, государь принял генерала Обручева, который представил в сжатом очерке соображения о плане кампании в Европейской Турции.

Вчера же приглашена была к обедне и завтраку моя жена с дочерьми. Она приехала с двумя младшими и провела в Ливадии бóльшую часть дня.

Министр финансов представил государю записку, в которой изобразил в черных красках невыгодные для России последствия ожидаемой войны. Государь по прочтении этой записки назначил совещание, в котором, кроме наследника цесаревича, приняли участие князь Горчаков, Игнатьев, граф Адлерберг, Рейтерн и я. С самого начала государь напал на Рейтерна за его записку, из которой, по словам государя, можно заключить, что совершившиеся в его царствование великие реформы испортили положение России, так что в случае войны последствия ее будут гораздо тяжелее, чем были бы до этих реформ 20 лет назад. Если в этом заключалась главная тема записки, то, конечно, нельзя не признать, что вопрос был поставлен неудачно, и хотя Рейтерн старался объяснить иначе свои мысли, однако же государь возвратил ему записку, сказав, что вызвал его не для того, чтобы узнать его мнение, а чтобы изыскать средства к покрытию издержек, которые вызовет война.

После того начал говорить князь Горчаков; но прежде какого-либо заключения он выразил желание услышать соображения «министра военных сил» (так он имеет привычку называть военного министра). Вызванный государственным канцлером, я должен был обстоятельно изложить свой взгляд на затеянную войну: сначала я объяснил собственно военную сторону вопроса, указал, сколько времени нужно на мобилизацию, на сосредоточение войск и движение их в пределы Турции, насколько все расчеты изменяются по времени года; описал затруднения зимней кампании, но вместе с тем не отвергал и возможности ее, даже в некотором отношении выгоды, которую мы имеем зимою над турками и в действиях на море. Но затем я перешел к политической стороне вопроса и старался обратить внимание государя и канцлера на необходимость ясного, точного определения цели и предмета военных действий и на опасные последствия могущего быть столкновения с европейской коалицией.