— Глядите!

В его протянутой руке шевелилась маленькая черепашка. Она неуклюже сучила всеми четырьмя лапками и разевала рот с единственным зубом. Пацан поднял с земли прутик и сунул ей между челюстей. Прутик хрустнул и распался надвое.

— Где взял? — поинтересовался я.

— В пруду поймал. Вон там. Ну ладно, бай-бай!

— Здесь еще и пруд? — проводив пацана взглядом, спросила Люся.

— Конечно. Что за парк без пруда?

Пруд напоминал своей формой неправильный бублик, извилистый и вытянутый. На остров, игравший роль дырки от бублика, были перекинуты два красных горбатых мостика. Мы взошли на один и облокотились на перила.

— Рыбы… — задумчиво сказала Люся, глядя в воду.

— Карпы, — пояснил я. — Символ богатства.

— Разноцветные… Красиво… А что они тут едят?

— Они едят специальный корм. Которым ты их можешь угостить. Если хочешь.

— Хочу!

Расфасованный в пакетики корм продавался у входа на мостик. Продавца заменял деревянный ящичек с прорезью и картонка с надписью «Корм для карпов, 100 иен». Я заплатил, взял пакетик и вручил Люсе. Самый наблюдательный карп уже подплыл к мостику и внимательно отслеживал наши действия. Люся извлекла из пакетика первую горошину зеленовато-бурого цвета и прицельным броском отправила ему в морду.

Карп взметнулся, изогнулся, распахнул рот, ударил по воде хвостом, нырнул, вынырнул, выпучил глаза — и тут же с ближних и дальних концов пруда на запах корма устремились его собратья. За считаные секунды вода под мостом вскипела рыбьими телами. Желтые, серые, белые, красные, блестящие, жирные, жадные, они заклокотали под нами, как на адской сковороде. Обезумевшие рыбы терлись друг о дружку чешуей, вытягивали рты в хоботы, хватали воздух, проваливались вниз, проталкивались вверх, теряли ориентацию, панически трепыхались — воды под этой бурлящей биомассой было уже не разглядеть. Звуков никаких не было, но казалось, стоит дикий шум. Умей рыбы кричать — мы бы точно оглохли.

Жрать, жрать, жрать, жрать, жрать!!! Драться за кусок, клянчить кусок, ловить кусок, глотать кусок, прыгать выше, бить хвостом, тянуть рот, толкать соседа, кусать соседа, топить соседа, мочить соседа, хватать свое, отбирать свое, не упускать свое, приумножать свое, быть на пиру протоплазмы первым — вот задача и вот цель!!!

Я заметил, что Люся перестала бросать корм и неподвижно стоит с гримасой отвращения на лице. Взяв пакетик из ее рук, я зачерпнул горсть горошин и швырнул карпам добавки.

— Противно! — сказала Люся. — Это не рыбы, это свиньи какие-то…

— Отчего же? — Я бросил еще. — Ты только погляди на их грудные плавники! Какие они большие и круглые, как они топорщатся! Где ты еще такое увидишь?

Люся молча повернулась и зашагала прочь. Я высыпал из пакета остатки, сунул смятый пакет в карман и двинулся следом. Метров тридцать она не оборачивалась. Потом села на скамейку у самой воды.

— Ну и зачем? — спросила она. — Зачем держать здесь этих уродов? Да еще в таком количестве. Это что, правда красиво?

— Меня тоже такие мысли мучали, — сказал я, присаживаясь рядом. — Могу предложить две гипотезы.

— Какие?

— Гипотеза первая. Униженный и забитый клерк при помощи этих рыб может ощутить себя маленьким наполеоном, вершителем рыбьих судеб — и частично утолить свои комплексы.

— Правдоподобно…

— И гипотеза номер два. Эти рыбы — наглядная модель суетного мира. Их разводят здесь специально, чтобы посетители упражнялись в недеянии. Есть такое понятие в буддизме. Точнее, в даосизме. То есть: не хочешь безобразия — не корми. Не делай.

— Нет, это очень сложно, — сказала Люся. — Это ты перемудрил. Буддизм приплел какой-то…

— А что такого? Почему бы иногда не вспомнить о буддизме?

Люся пристально посмотрела на меня и хмыкнула.

— А знаешь, — сказала она, — что я про тебя первый раз подумала? Ну, когда ты ночью оперу запел.

— Что?

— Только без обид, ладно?

— Да какие обиды…

— Я подумала: ну вот, довели русского мужика косоглазые сволочи. Совсем крыша уехала. А теперь гляжу: вроде ничего, нормальный… Даже интересный.

— Стараюсь…

— А вот с кексами скучно. Они похотливые, скебешные, у них одно на уме.

— Ты ведь говорила, что некоторые жениться хотят?

— А жениться-то они, думаешь, зачем хотят? За тем же самым. Белую бабу хотят. Все они скебешные, что ты мне будешь рассказывать…

Запищала трубка.

— Тьфу ты, зараза, — сказала Люся и отключила у трубки питание.

— Правильно, — сказал я. — Пусть твой жених отдохнет. И даст нам спокойно исполнить религиозный обряд.

— Обряд?

— Мы в святилище. Мы должны пообщаться с богами.

— А как с ними общаться?

— Проще всего написать записку. Вон висят, видишь?

Возле главного павильона виднелся длинный стенд, весь увешанный деревянными дощечками. Дощечки были испещрены надписями. Мы подошли поближе, и я зачитал несколько вслух:

— «Поступить в университет»… «Чтобы все были здоровы»… «Поступить в университет»… «Поступить в университет»… «Купить собственный дом»… «Поступить в университет»… «Вылечить плечо»… «Стать знаменитым артистом»… «Стать знаменитым сумоистом»… «Поступить в университет»…

Люся внимательно слушала.

— Видишь, как все элементарно? — сказал я. — Покупаешь в ларьке дощечку и пишешь желание. Скажем: «кинуть тысячу кексов». Или: «надинамить миллион». Или там: «догнать и перегнать Каролину». Просто пишешь и вешаешь. Боги потом соберутся на совет и рассмотрят.

— Они ведь не наши боги, — сказала Люся. — Я даже не знаю, как их зовут. Что это вообще такое? Буддизм?

— Синтоизм. Японское язычество.

— А ты что ли, этот самый?.. Синтоист?

— Видишь ли, — сказал я, — такого слова, как «синтоист», не существует. И в японском языке, и в русском оно лишено всякого смысла. Это не та религия, которую можно исповедовать или не исповедовать. Просто есть боги, которых надо ублажать. А веришь ты в них или не веришь — это им до фонаря.

— Но боги-то японские?

— Конечно.

— Вот видишь. А я сейчас возьму и напишу: мол, хочу всех ваших японцев опустить на бабки. Что они тогда со мной сделают?

— Об этом я не подумал.

— Пойдем-ка лучше отсюда.

— Нет, погоди. Мы должны ударить в гонг. Держи пятачок и делай, как я.

Подведя Люсю к главному павильону и поднявшись с ней по ступенькам, я бросил свои дырявые пять иен в ящик для пожертвований, взялся за висящий канат, размахнулся и с силой ударил. Густой медный гул звонко прорезали два моих хлопка. Секунд пять я стоял со сложенными ладонями.