— Мудрый человек.

— Ну правильно же? Крокодил Гена работал в зоопарке крокодилом, а мы работаем белыми девками. Что такого? Я раньше бухгалтером была в одной конторе — десять начальников, сто проверяющих, денег никаких… Как вспомню, так мутит. Уж лучше здесь. Сейчас доработаю свои полгода, дома немного отдохну — и опять в Японию. Заказов много набираю, должны точно взять.

— Это от заказов зависит?

— Ну, естественно. Все записывается, все учитывается. У Синди заказов много, так ей прямо здесь контракт продлевают. И Барби тоже…

— Откуда такие имена: Синди, Барби?..

— Это не имена, это клички. Сценические псевдонимы. Чтоб японцам было легче выговаривать. И чтоб нам самим друг друга различать. А то у нас пять Светок, три Оксаны, две Наташки… Одна только я Люся.

— Игра по схеме «три-пять-два».

— Ага. И еще чтоб красивее было. «Светлана» на японское ухо — не круто. Вот «Барби» — круто. А «Оксана» по-японски, сам понимаешь, звучит как «окусан», то есть «жена», и это уже вообще никуда не годится.

— А у тебя псевдоним есть?

— Есть. Рита.

— Не понял. Была Люся, стала Рита? Шило на мыло какое-то.

— Кексы говорят: красиво звучит.

— Черт знает что. Лучше знаешь, какой псевдоним возьми?

— Какой?

— Пенелопа.

— Почему Пенелопа?

— Потому что Пенелопа, согласно Гомеру, продинамила целую кучу женихов.

— Да, я помню. А потом пришел Одиссей и всех замочил.

— И лишил Пенелопу заработка.

— Ха!.. Ну ты прикольщик!..

Запищала трубка.

— Моси-моси! — сказала Люся. — Хелоу!.. Йес… Йес… Ноу… Ин ван плэйс… Элоун… Оунли ми… Хонто… Ай сэд хонто!.. Ноу… Ноу… Ай сэд ноу!.. Хонто… Йес… Окей… Бай-бай.

Вернув трубку в сумочку, она тяжело вздохнула.

— Господи, что мне с ним делать…

— Жених? Все тот же?

Она покивала и некоторое время сидела молча, гоняя кончиком ложки кофейно-пенистые волны. Я повернул голову к окну и следил, как на черепичных башенных скатах играют солнечные блики, а на самой крыше тянут изогнутые хвосты два мифических дельфина.

— Ты знаешь, — произнесла Люся, кладя ложку на блюдце, — я последнее время замечаю за собой странную вещь.

— Какую?

— Иногда чувствую, что мне его жалко.

— Да уж… — сказал я. — Какая-то совершенно внеэкономическая категория. «Жалко»… Абсолютно непроизводственный термин. По какой статье будем проводить? Что говорит по этому поводу теория бухгалтерского учета?

— Ты понимаешь, обычный жених так долго не выдерживает. Когда видит, что ничего не светит, переключается на других девок или вообще пропадает. А этот…

— Влюбился?

— Даже не знаю… Как они, такие скебешные, могут влюбляться? Тут другое слово нужно.

— Зациклился? Заклинился? Запал? Подсел? Подвис?

— Да, вот что-то такое… Ну сам посуди: приходит чуть ли не каждый день, с девяти до трех ночи, и на все это время делает мне заказ. Считай: четыре сэнки плюс две, и все это на шесть часов — получается тридцать шесть тыщ за вечер. Умножь на тридцать дней — миллион! Откуда деньги?

— Может, он якудза?

— Кто, этот очкарик? Он инженер какой-то. Что-то там чертит, я не вникала…

— В серьезной компании могут хорошо платить.

— Да, он говорил, что сделал изобретение и его наградили. Ну и потратил бы с умом! Так нет же, будет каждый вечер на голые титьки пялиться и канючить: «Ай вонт ю!»… «Плиз би май вайф!»… Придурок…

— Значит, жалко?

— Ну да! Ты не поверишь: я его один раз даже поцеловала!

— Не может быть.

— Я тебе говорю! Просто подумала: ну совсем же измучился парень, надо хоть чем-нибудь порадовать. Выпила побольше водки, собралась с духом… Блин, чуть не стошнило. Они вообще целоваться не умеют!

— Кто?

— Японцы!

— Ну, может не все? Может, другие-то умеют?

— Да прям! Девчонки про своих кексов то же самое рассказывают. Они все какие-то богом ушибленные. Мне его жалко, а что я могу? Первый раз сказала: мол, я тебя еще плохо знаю, мы мало встречались, вот встретимся сто раз, тогда сможем стать ближе. Я им это всем говорю — я ж не знала, что он считать начнет. Приходит потом, довольный, рот до ушей — вот, говорит, сегодня ровно сто раз. Что делать? Говорю: это, мол, были слишком короткие встречи, ты должен в общей совокупности пробыть со мной пятьсот часов. Типа в шутку сказала, чтоб отвязался, — а он понял буквально и теперь стаж насиживает.

— Когда насидит пятьсот часов, расскажи ему про пуд соли.

— Нельзя. Отравится. Почки угробит.

— Тогда скажи открытым текстом: «Чувак, извини, ты не в моем вкусе».

— Уже язык не повернется. Он столько денег на меня потратил… Ладно, контракта осталось два месяца, как-нибудь дотяну… Слушай, вот теперь я точно проголодалась. Отвези-ка меня к Макдональдсу.

Мы вышли из кофейни, добрели до машины, остановились у самого рва.

— Видишь листья на воде? — спросил я. — Круглые, большие. Это лотосы. Они тоже скоро зацветут.

— Откуда ты все знаешь? — удивилась Люся. — Ирисы, лотосы…

— Все люди разные, — сказал я. — Кто любит смотреть на голые титьки, а кто на цветы.

— Да уж, — вздохнула Люся и взяла меня за руку. — На нашей работе умом тронешься. Забудешь, что есть на свете нормальные мужики. И когда появляется нормальный, вменяемый, совсем не скебешный — то уже и счастью своему не веришь.

Тут она с какой-то тревогой вгляделась в меня и спросила:

— А тебя правда это дело вообще не интересует?

Я думал долго. Секунды четыре. Потом со всей решительностью ответил:

— Правда.

— Ой, какой ты классный! — выдохнула Люся и сильнее прижалась ко мне. — А ты знаешь, мне уже все девчонки завидуют. Даже Каролина…

Когда мимо проплывало длинное здание краеведческого музея, Люся сладко потянулась и мечтательно произнесла:

— Нет, ну как я все-таки хочу на шест! Ой, мамочки мои дорогие, как я хочу на шест!..

* * *

Макдональдс встретил нас бесчисленными плакатами и флажками с художественными изображениями гамбургеров. Мы вышли из машины.

— Слюнки текут, — сказала Люся. — Неужели не хочешь?

— Нет, благодарю. Банку чая возьму и поеду поработаю.

— Ну, ладно. Спасибо за кофе. Как-нибудь еще позвоню.