«Свет души моей, роза моей любви! Прости, я так плохо пишу по-французски. Несмотря на уроки мадам де Монталье, я все еще не могу выразить на твоем языке, чем переполнено мое сердце.

Мы очень дурно поступаем, встречаясь тайком, и оба сильно рискуем. Если нас захватят во время свидания, тебя кастрируют, а меня зашьют в мешок вместе с кошкой и швырнут в Нил. Дочери, навлекшей позор на отца, прощения нет. Я пишу об этом не для того, чтобы тебя напугать или заставить от меня отказаться, — просто мне хочется еще раз напомнить тебе о необходимости соблюдать величайшую осторожность.

Боюсь, нам придется довериться кому-то из твоих соотечественников, чтобы иметь возможность сноситься. В своем доме я ни на кого рассчитывать не могу, а если твоего слугу кто-то заметит, пойдут разговоры. Иное дело — француз, знакомый с отцом. Его появление как у нас, так и поблизости не вызовет подозрений. Только, умоляю, выбери человека, который не способен тебя предать или посягнуть на меня в обмен на свое молчание. Я не смогу это вынести. Близость с другим мужчиной убьет во мне все светлые чувства, а заодно и меня, поэтому будь осмотрителен, выбирая.

Знай, мой любимый, что, говоря тебе это, я забочусь не о своей безопасности, а лишь о твоей, ведь без тебя все равно мне не жить. Я теперь знаю, хотя отец об том не догадывается, что ни один египтянин, ни один истинный мусульманин не согласится взять меня в жены, ибо я и одеваюсь нескромно, и веду себя хуже последней блудницы. Однако было бы вопиющей несправедливостью превратить тебя в женщину из-за нашей любви.

Как нам соединиться с тобой? Ты утверждаешь, что твоей супруге незачем знать о нашем союзе и что ты готов жениться на мне по мусульманским законам, чтобы во Франции жить с женой-христианкой, а в Египте — со мной. Это было бы замечательно, и я ничего большего бы не желала, но, боюсь, отец с нами не согласится. Он ведь стремится во всем копировать европейцев, а многоженство у тех не в чести.

Свет мой, любовь моя, я изнываю от жажды! Мне кажется веком любая минута, проведенная без тебя. Когда ты возьмешь меня, когда заполнишь собою? Только Аллах — пусть вечно славится его имя! — знает, как велико мое чувство к тебе.

Сегодня через три часа после захода солнца я буду ждать у садовой калитки, твой гонец найдет меня там. Пусть прихватит с собой плащ, а еще вели ему обойти дом с западной стороны, а не с восточной, где расположен курятник. Глупые птицы могут поднять шум пуще своры собак.

Когда мы не вместе, я нахожу удовольствие только в дыхании, зная, что этим же воздухом дышишь и ты. Сейчас прикажу служанкам втирать в мое тело ароматное масло, а сама тем временем буду воображать, что ты рядом со мной.

С обожанием,

Рида».

Остановив лошадь, Мадлен обернулась к своему спутнику.

— Кто это, Троубридж? Боги или не боги? — Она указала на огромный каменный барельеф.

— Должно быть, все-таки боги, — ответил Троубридж, бросив небрежный взгляд на фасадную стену строения. — С головами животных. — Он кивком головы указал на встающее солнце. — Часа через два тут будет пекло. Ответьте, где снег и все такое?

— В горах, — сказала Мадлен, — Откуда ему взяться в пустыне? — Она спрыгнула с седла и перекинула поводья через голову чалой кобылы.

— Что за Рождество без снега или хотя бы дождя? — сокрушенно вздохнул англичанин.

— Все это осталось в Европе. — Мадлен прищелкнула языком, вновь поворачиваясь к стене. — Как по-вашему, больных впускали в храм через эти ворота?

— Больных? — задумчиво переспросил Троубридж, спешиваясь. — Нет, не думаю. Что делать больным в храме? — Он пошел рядом с Мадлен, ведя за собой лошадь. — Хотя древние египтяне были ребятами странными. Они вполне могли препоручать своих родственников жрецам, когда те начинали дышать на ладан.

— Так и было, — с уверенностью сказала Мадлен. — Больных приводили сюда. — Она показала рукой на горы песка, из которых выглядывала часть строения. — Хотя мэтр Бондиле уверен, что я ошибаюсь.

Троубридж прокашлялся.

— Не хочу сказать ничего дурного, но ваш профессор — тот еще тип.

— Не знаю, что вы под этим подразумеваете, но, думаю, потеряю немногое, если позволю себе согласиться с вами, — кивнула Мадлен.

— Еще бы. Вспомнить хотя бы тот случай в саду — хамство и только! Опять же о нем ходят кое-какие слухи. Не из тех, что джентльмен может пересказать даме. — Троубридж помолчал, потом воззрился на иссеченную песком и ветром фигуру с головой ибиса и табличкой в руках. — Не понимаю, к чему это все? — произнес он, хмурясь. — Видите те весы? Что там на них?

— Перо. А на другой чаше — какой-то сосуд. — Мадлен пригляделась к фризу. — Почему сосуд и перо, не знаю. Вы ведь об этом хотели спросить?

Троубридж усмехнулся.

— Хотел. — Он задрал голову, оглядывая песчаную осыпь. — Сколько же времени нужно, чтобы все тут расчистить?

— Трудно сказать. Наверное, несколько лет.

— Несколько лет, — повторил Троубридж, задумчиво выпятив губы. — Нет, они этого не позволят.

— Кто? — огорошенно спросила Мадлен.

— Родители. Они хотят, чтобы я вернулся домой к лету. Беспокоятся, видите ли. Я отсутствую слишком долго, что нарушает их планы. — Англичанин перевел взгляд на спутницу. — Не хочу оставлять вас одну.

— Троубридж! — Восклицание было укоризненно-мягким.

— О, я вовсе не собираюсь декларировать свои чувства. Я ваш самый преданный друг и все такое, но не более. У меня не то положение, чтобы набиваться к вам в воздыхатели. Да и потом, на подобные роли я не гожусь. По правде говоря, я бы предпочел вообще не жениться, но, боюсь, отец будет возражать. Вас ведь тоже брак не очень-то привлекает. И дело тут вовсе не в стремлении сохранить независимость, а?

Мадлен опустила глаза.

— Да.

— Так я и думал, — удовлетворенно кивнул Троубридж. — Просто хотелось удостовериться. — Он неспешно двинулся в обратную сторону, Мадлен пошла рядом с ним. — Я ведь имел возможность за вами понаблюдать и кое-что для себя отметил.

— Что, например? — не сдержалась она.

— Всякие мелочи. Вы всегда едите в одиночестве. Во всяком случае так говорят. Еще я заметил, что у вас нет зеркал. Поначалу я решил, что вы отказались от них, потому что живете в мусульманской стране, где на такие вещи смотрят прохладно. Но все не так просто, не правда ли? — Поскольку соседка молчала, англичанин продолжил: — Монахини, кажется, не держат зеркал. По скромности или из чего-то подобного. И гурманство им тоже претит, а после кошмара, потрясшего Францию, нетрудно представить, что какой-то бывшей затворнице не хочется признаваться в своей принадлежности к какой-либо обители. Даже в нынешние времена подобное признание может иметь неприятные последствия. Время террора минуло, но, возможно, монахинь все еще подвергают гонениям. Особенно… аристократок. — Он критическим взглядом окинул поводья, зажатые в его правой руке. — Вам вовсе не обязательно со мной откровенничать, но…