Грефье де Ла Рошель, регистрируя этот случай летом 1429 г., добавляет, что «меч должен был находиться под алтарём в ковчежце. Местные церковные люди заявили сначала, что не имеют обо всём этом никакого представления. Но потом пошли к алтарю и нашли меч в старом ковчежце, который не открывался лет двадцать».

Меч, столь удивительным образом найденный в святом месте, производил огромное впечатление. Официальный летописец Карла VII Жан Шартье, вообще ничего не понявший в истории Девушки, готов был даже всю её «удачу» приписать мечу. О том, как люди были поражены, свидетельствует и продолжение её собственного рассказа на процессе.

«Церковные люди того места (Сент-Катрин-де-Фьербуа) подарили мне ножны, и жители Тура тоже заказали ещё двое сразу, одни из нормандского бархата, а другие из парчи; но что касается меня самой, – добавляет она со своим обычным практическим подходом, – я велела сделать ножны из крепкой кожи».

Новая церковь Св. Екатерины во Фьербуа была построена всего лет за 60 до этого на месте старой часовни, обратившейся в развалины. В новую церковь ратные люди зачастую приносили в дар своё оружие и вывешивали его по обетам, данным св. Екатерине за избавление из плена или от смертельной опасности. Если бы Девушка попросила для себя один из этих новых мечей, пожертвованных её небесной подруге и висевших на виду у всех, это было бы естественно и никого не удивило бы. Но откуда взялось оружие, закопанное под алтарём и забытое? Об этом существуют разные предположения. Известно, что за семь столетий до Девушки в нескольких километрах от этого места, на холме Сент-Мор, произошёл авангардный бой между войсками Карла Мартелла и арабами, вторгшимися на франкскую землю. Мусульмане были отброшены, франки двинулись отсюда дальше – на Туренскую равнину, где и произошла знаменитая битва, спасшая Европу от наводнения исламом. Часовня, происхождение которой документально установить невозможно, могла быть воздвигнута в память об этом первом успехе, и Карл Мартелл мог в неё пожертвовать оружие павших воинов, а то и свой собственный меч. С другой стороны, пять крестов на мече говорят скорее о том, что он принадлежал крестоносцу: это герб Иерусалимского королевства со времени Готфрида Бульонского; к тому же культ св. Екатерины был принесён на Запад именно крестоносцами, и они считали её своей особой покровительницей. Как бы то ни было, за несколько веков до того как Девушка Жанна потребовала для себя этот меч, он служил защите христианства против ислама – в руках Карла Мартелла или, может быть, в руках св. Людовика. Сама же Жанна видела в нём прежде всего дар своей небесной подруги:

«Я очень любила этот меч, потому что его нашли в церкви Святой Екатерины, которую я очень люблю».

Руанские судьи впоследствии обвиняли её в том, что она либо сама подкинула меч, либо узнала о нём колдовством. По сути дела, в этом совершенно бесспорном происшествии надо выбирать между невозможностью материальной и невозможностью психологической: или она подстроила какой-то шарлатанский фокус – но относительно её абсолютной искренности не может быть ни малейших сомнений; или она каким-то особым образом узнала то, чего физически знать не могла. «Есть у Господа такая книга…» – или, по старому оккамовскому принципу: если факты не вяжутся с нашими представлениями, то тем хуже для наших представлений.

«С тех пор, что я получила этот меч, я носила его постоянно». Но в её руке меч из Фьербуа никогда не обагрился кровью: он был и остался символом.

Там же, в Туре, она заказала своё знамя художнику Польнуару (собственно, он был шотландец и по-настоящему звался Джеймс Пауэр).

«Святая Екатерина и святая Маргарита сказали мне, чтобы я взяла это знамя, и несла бы его смело, и велела бы написать на нём Царя Небесного. Всё знамя было сделано по повелению Господню, через голоса святой Екатерины и святой Маргариты, которые сказали мне: прими знамя по воле Царя Небесного. И потому что они мне сказали: прими знамя по воле Царя Небесного, – я велела изобразить на нём Господа с двумя ангелами, в красках; и всё сделала по их повелению. Это изображение ангелов я велела сделать во славу Господа, Который был там изображён держащим мир».

На белом фоне, усеянном геральдическими золотыми королевскими лилиями, был образ Христа Вседержителя, держащего мир в виде шара в левой руке, благословляющего правой (согласно Пакерелю и Джустиниани) и восседающего на радуге (согласно донесению, приведённому в Хронике Турне и у Эбергарда Виндеке); с обеих сторон два коленопреклонённых ангела подносили Ему каждый по лилии (лилии уже не геральдические, а натурального вида); и было написано – «как мне кажется, сбоку» – то же самое, что стояло в заголовке её писем: «Иисус Мария».

Это была лицевая сторона знамени. Об оборотной же стороне Персеваль де Каньи сообщает, что на ней был французский королевский герб, поддерживаемый двумя ангелами, – и тут он оставил в своей рукописи пустое место— по-видимому, чтобы ещё что-то вписать – но так и не заполнил его никогда. Зато Грефье де Ла Рошель, также упомянув о гербе, добавляет, что кроме того было ещё изображение белого голубя, держащего в клюве ленту с надписью «По воле Царя Небесного», – по всей вероятности, это то, что она рассматривала как свою личную эмблему.

Во время процесса её спросили, что она любила больше: меч или знамя.

«Гораздо больше знамя, во сто раз больше, чем меч!»

По словам Сегена, она с самого начала заявила, что сама будет нести это знамя и не будет сражаться мечом. И она это выполнила. Судьи не противоречили ей, когда она сказала на процессе:

«Когда я шла в бой, я несла знамя, чтобы мне не пришлось никого убивать. Я никогда не убила ни одного человека».

Как у всех военачальников, знамя обозначало сборный пункт для конницы и было весьма крупных размеров – от 3,5 до 6 метров в длину и от 0,6 до 1,5 метров в ширину (Жанна, по всей вероятности, выбрала средний размер, чтобы нести было не слишком трудно). Кроме знамени, всегда существовал ещё вымпел, намного меньших размеров, служивший ориентиром для сбора воинам, сражавшимся в пешем строю (хотя переброску с места на место они в это время уже и у французов, по английскому примеру, производили на конях). На своём вымпеле Жанна велела написать Благовещение в белом и синем тонах, причём ангел, согласно «Дневнику осады», опять держал в руке лилию.

«Обо всём этом я говорила с моим королём, но очень неохотно». Тем более неохотно во время процесса отвечала она на вопросы о значении всей этой символики – так же, как старалась сколь возможно меньше говорить о своих видениях: ей, очевидно, не хотелось пускать кого бы то ни было – и тем более судей – в святая святых своей души. Когда судьи её спросили, для чего она ставила «Иисус Мария» на своих письмах, она ответила: «Церковные люди, писавшие мои письма, ставили это, и некоторые из них говорили, что мне следовало это делать». Вопрос, с каким ударением эту фразу читать: можно прочесть, как это часто делается, что она ставила этот девиз по совету духовенства; но можно прочесть и иначе: она просто заявляет перед инквизиционным трибуналом, что церковные люди, которым она диктовала свои письма, не возражали ей, когда она просила их ставить этот заголовок, и некоторые из них прямо одобряли её.