Он легонько дернул ленточку на вырезе и спустил ночную сорочку с плеч, отчего она остро почувствовала свежесть ночного воздуха на коже. Потом его пальцы скользнули по шее к груди, опуская вырез сорочки еще ниже, и теперь вся грудь оказалась полностью открытой его взгляду. Но ведь Олимпия «плохая девочка», поэтому стесняться или прикидываться не стала. Кроме того, он же видел ее грудь тогда, в рыбачьем домике, так что пусть смотрит так, будто она самая прекрасная женщина на земле.

Выражение его лица изменилось, и она увидела тот самый взгляд, что врезался ей в память, но появилось в нем и что‑то новое, очень неожиданное. Страдание?

Но он склонил голову и скользнул губами по ее соску легчайшей из ласк, но даже от столь легкого прикосновения что‑то отозвалось глубоко в теле, в самом неожиданном месте. Теперь‑то она знала название этого ощущения: желание.

Она безумно хотела этого мужчину, своего мужа, и понимала, что долгие годы ждала только его, но безнадежно, потому что не осмеливалась разобраться в зове собственного сердца. Сама себе сотворила образ «хорошей девочки», и это было все равно что носить платье, из которого давно выросла. Неудивительно, что ее задразнила докучливая кузина!

Почувствовав, как он взял сосок в рот и стал посасывать, чуть‑чуть покусывать и ласкать языком, она вмиг забыла прошлое, кузину, родственников и все прочее. Купаясь в ощущениях, которые пронзали ее и накрывали волна за волной, она словно стала невесомой, будто воспряла в облака.

Она‑то думала, что ее, такую, не захочет ни один мужчина, а он хотел.

Раздразнив и приласкав вторую грудь, он стал спускаться ниже, прокладывая себе дорожку губами, языком и умелыми руками. Вместе с ним спускалась и сорочка. Вот его язык оказался во впадинке пупка и принялся описывать круги. Ощущение было таким острым, что она возбужденно вскрикнула. Язык двинулся дальше, и вот сорочка легла на ковер к ее ногам, а через мгновение его губы прикоснулись к пушистому холмику, и в ход пошли пальцы. В тот же миг ее пронзила судорога жаркого восторга и перехлестывающего через край желания.

– О‑о… О‑о, господи!

Рипли пробрался языком в ее влажные глубины, нашел упругий бутончик, и нараставшее предвкушение сделалось нестерпимым. Олимпия запустила пальцы в его волосы, ее тело дрожало и сотрясалось, и она ничего не могла с собой поделать, пока ее не сокрушила яростная волна. Она закричала, разжала руки и обмякла, но он схватил ее запястья, поднял на руки и положил на постель, а пока она пыталась прийти в себя и восстановить дыхание, освободился от халата.

Долгую минуту Олимпия просто лежала, глядя на него. Стук сердца отдавался в ней гулом, в висках стучало, дышать было трудно.

Она откинулась на подушки, упиваясь зрелищем. Ведь Рипли ее муж, она имела право смотреть. Вид спереди оказался куда более впечатляющим, чем вид сзади, который ей выпала возможность оценить, когда он принимал ванну.

В рыбачьем домике она мало что видела: они практически не раздевались, – а сейчас…

В комнате, озаренной свечами, его кожа казалась бронзовой – наверное, от солнца Италии, откуда Рипли недавно вернулся. Волоски на груди казались припорошенными золотой пыльцой. Могучие плечи и мускулистые руки, грудь и живот – он был прекрасен, как Аполлон, но с некоторым отличием. Олимпии доводилось видеть античные статуи, иллюстрации в книгах, но ни одна в этом самом месте не могла соперничать с ее мужем.

– Боже правый! – произнесла она потрясенно, и Рипли едва узнал ее голос.

Взглянув вниз, на свой мужской орган, который увеличился весьма существенно, он понял, что ее так испугало.

– Так бывает в тех случаях, когда мужчина безумно любит свою женщину. Бояться нечего, и боли, что я вам причинил несколько дней назад, больше не будет.

Олимпия рассмеялась:

– Ох, Рипли, какой же вы, однако, романтик!

– Ну, не мастер я выражаться! По мне, так лучше действовать, а не говорить.

Он тут же забрался к ней в постель и склонился над ней.

– Но если вы любите красивые слова, слушайте: вы прекрасны, восхитительны, совершенны! В вас нет ни единого изъяна.

Олимпия почувствовала, как к глазам подступает предательская влага.

– Вы были прекрасны, когда напились допьяна и сбежали, – добавил Рипли. – Вы были восхитительны, когда приказали мне помочь вам перелезть через стену, гоняли туда‑сюда. Задали вы мне жару! А я‑то, идиот, еще пытался вами руководить. Жаль, что упустил вас из поля зрения много лет назад: мы бы отлично повеселились.

– Ничего, наверстаем, – успокоила мужа Олимпия, и голос ее дрогнул, на глаза навернулись слезы.

– Не надо плакать.

– Я не плачу, они как‑то сами… Это очень трогательно: супружеский долг.

– Да, если его правильно отдавать.

– И с правильным мужчиной, – улыбнулась Олимпия. – Или правильным, но испорченным. – Она протянула к нему руки. – Поцелуйте меня.

– Как будет угодно моей даме.

Рипли склонился над ней, она обхватила его за плечи, и поцелуй на сей раз вышел не так уж нежно. Нет, нежность была, но вместе с ней и темная ярость: так весенняя дымка сменяется летней грозой.

Она без стеснения трогала его, изучая и постигая, оценивая ощущения, – так, как изучал ее он. Она целовала его плечи и руки, гладила ладонями крепкое тело, куда только могла дотянуться. Почувствовав настойчивое прикосновение его плоти, она обхватила ладонями его ягодицы и тут же ощутила его руку у себя между ног, куда он целовал ее и где проделывал всякие нескромные, но исключительно приятные штуки, и где сейчас она сгорала от нетерпения. Потом наконец он вошел в нее, тихо вскрикнув от восторга.

На этот раз ее тело приняло его легко, и это было всеобъемлющее чувство: радость соединения и счастье свершения. Жар и запах его кожи, смешанный запах их тел, и самое главное – невероятная радость чувствовать его внутри себя. Она обхватила ногами его бедра, стараясь прижаться как можно плотнее, чтобы он проник глубже, еще глубже… и закричала: без слов, просто удивление и восторг.

И на этот раз все было гораздо дольше, чем тогда, в рыбачьем домике: не лихорадочная спешка, но акт любви, потому что сейчас в их распоряжении было все время этого мира. Олимпия словно восполнила пробел в танцах, которые пропустила на балах. И более того: познала потрясающую близость, кожа к коже, обжигающую и дарующую радость. Она двигалась в такт с ним, следуя заданному ритму: сначала медленно, потом быстрее и быстрее, как в безумном вальсе, пока взметнувшийся вихрь не унес ее на небеса. Там она загорелась звездой, которая взорвалась от счастья. Ослепительная вспышка, другая, и, наконец, полет в ночном небе, кружение и медленное падение, а потом приземление прямо в его надежные руки.

Мало! Как ему было этого мало, просто ничтожно…