— Это ведь невозможно, правда?

— Что она была Эдит? Нет, если только Аста не сфальсифицировала все события, касающиеся Сванхильд, за следующие три или четыре года. Нет, если она не лгала о том, что говорила Расмусу и что он говорил ей. Нет, если она не убедила Расмуса удочерить ребенка, в котором он, конечно же, узнал дочь убийцы и женщины, которую считали гулящей. Но вряд ли это все возможно. И вообще, о чем мы говорим? Что Аста, которая, бесспорно, родила около 28 июля, в то же время ходила по улицам в поисках беспризорного ребенка, чтобы забрать его?

— Интересно, что произошло? Ребенок родился мертвым? Или умер вскоре после рождения? И кто это был, мальчик или девочка? Мы никогда не узнаем, да?

— Трудно сказать, — ответил Пол. — Скорее всего, об этом говорилось на тех вырванных пяти листах. Но, возможно, ваша тетя их не уничтожила?

— Думаете, стоит поискать в доме?

— Зависит от того, как сильно вы хотите обо всем узнать.

Я ответила, что очень хочу узнать. Однако если это действительно станет мне известно, я все равно не смогу рассказать покойной Свонни, которая умерла в чудовищном заблуждении, считая себя тем, кем никогда, ни при каких обстоятельствах быть не могла. Свонни не была похожа на Вестербю. Но есть много людей, не похожих на других членов семьи. Аста призналась Свонни, что удочерила ее, но никаких доказательств этого нет. Они все родились за столетие или десятилетия до появления дактилоскопии.

Свонни была дочерью Асты, Аста все выдумала. Торбен был прав. Она сама написала то анонимное письмо. На нем стоял штемпель Хэмпстеда. И она сожгла письмо. Несмотря на то что Аста с отвращением все отрицала, это письмо она написала сама. Это мое мнение.

— Боюсь, что это не так, — сказал Пол.

— Почему «боюсь»?

— Просто оборот речи.

С этим я должна бы согласиться, но почему-то не получалось. Не совсем. У него было открытое лицо, как у ирландца, глаза, о которых можно сказать, что они зеркало души, подвижный рот. По мере того как я рассказывала об утверждении Свонни, что ее брат погиб в Аргонне, где на самом деле погиб брат Эдит, о ее стремлении прибавить год к своему возрасту, его лицо становилось озадаченным, застывшим. В его взгляде появилась задумчивость, потом удивление, словно Пол сделал важное открытие.

Тогда меня не удивило, что он не стал продолжать разговор об анонимном письме. Я предположила — как выяснилось потом, неправильно, — что ему наскучила эта тема, и поспешила незаметно сменить ее.

Мы не стали искать пропавшие страницы, а поехали к Полу в Хэкни. Его дом оказался совсем близко от прежнего дома Асты. Он хотел показать его мне, и тем вечером мы больше не говорили ни о дневниках, ни о странном заблуждении Свонни.

Январь, 17, 1920

Det er mækeligt, men sidste Gang Sergeanten kom paa Besøg, var det Hansines Frieftermiddag. Jeg kan sværge раа, at jeg ikke arrangerede det med Vilje, men det var bare belt tilfældigt.

Удивительно, но в прошлый раз, когда сержант приехал навестить меня, у Хансине снова был выходной. Клянусь, я ничего не подстраивала, это случайное совпадение.

Но для меня большая удача, что ее нет дома, когда он приезжает. Мне бы не хотелось, чтобы она мелькала перед глазами в своем фартуке, повторяла, как он красив, или делала дурацкие намеки. Сейчас, поскольку ее нет, ничего такого не будет.

Она уехала погостить у родителей Кроппера до свадьбы, которая состоится в следующем месяце. Честно говоря, я ей не завидую. До обручения старая миссис Кроппер никогда не упускала случая упрекнуть, что она иностранка, придиралась к ее английскому, и демонстративно подчеркивала, что она на целых шесть месяцев старше Кроппера. Вот уж преступление. Что за вздор!

Бедняжка Хансине больше всего боится, что будущая свекровь обнаружит ее неграмотность. Ума не приложу — как она собирается это скрыть?

Апрель, 12, 1920

Хансине выходит замуж. Нас с Расмусом пригласили на свадьбу, но мы, конечно же, не пошли. Я подарила счастливой паре королевскую копенгагенскую вазу, которая хранилась у меня целую вечность. Ее подарила мне на свадьбу сестра дяди Хольгера. Ваза мне никогда не нравилась. Все эти годы я держала ее в буфете, так далеко запрятанную, что вряд ли она попадалась Хансине на глаза. Однако когда я протянула ей вазу, она одарила меня таким взглядом, что я уже не уверена. Надеюсь, она не разобьет ее, как делала не единожды с самой лучшей моей посудой.

Новую служанку, которую взяли вместо нее, зовут Элси. Надо же, Эмили и Элси. Не перепутать бы! Миссис Кроппер, так теперь зовут Хансине, будет жить с мужем в Лейтонстоуне. Возможно, в один прекрасный день — если меня пригласят — я попрошу сержанта свозить меня к ее дому, хотя, наверное, не стоит. Я найду более интересные места для прогулок.

Кто бы мог подумать, Расмус согласился, чтобы сержант возил меня. (Надо записать, чтобы не забыть. Его зовут Гарри.) Я была уверена, что Расмус придет в ярость, с ним в последнее время это случается все чаще и чаще. Я уже представила, что он скажет: «Если моя жена выезжает в моей машине, за рулем должен быть только я». Но он лишь заметил, что мы можем брать только «мерседес», который, насколько мне известно, нравится ему меньше других машин.

Гарри был очень доволен предложением и сказал, что согласен возить меня на прогулки каждую субботу, если я захочу. И вечерами в будние дни после его работы. Он служил в Комиссии по водоснабжению, хотя начинал, по его словам, с кучера.

— Конечно, лучше по субботам, — проговорила я. — Но как же ваша жена и дочери? Разве им не хочется, чтобы вы были с ними на выходных?

Он улыбнулся и ответил, что никогда не забывает о семье. И мы отправились в нашу первую поездку в Хартфордшир, осмотреть окрестности и полюбоваться симпатичными деревнями.

Какое-то время я чувствовала себя неловко. Я всю жизнь считала, что люди его класса обязательно воспользуются случаем, если ты позволишь себе расслабиться в их присутствии. Но с его стороны не было и намека. Он оставался вежливым и почтительным. Я захватила с собой еду. Мы нашли удобное место под деревьями у тихой проселочной дороги. Гарри достал из машины корзинку для пикника, расстелил на траве скатерть. Потом положил для меня одеяло и подушку. Я поняла, что садиться рядом со мной он не собирается, а хочет пройтись.

Я не могла этого допустить и заставила его сесть напротив. Сначала он выглядел очень смущенно, но вскоре это прошло. Такое незнакомое чувство: наконец-то, в моем, мягко говоря, зрелом возрасте, я встретила кого-то, с кем могла поговорить. Я понимала, что должна воспользоваться этим шансом, прежде чем он исчезнет навсегда.

Гарри расспрашивал меня о Дании, о том, как ощущаешь себя в изгнании, а я обратила внимание, что деревья, под которыми мы расположились, — это буки. Вдруг на меня накатила такая тоска по дому и покинутой стране, что защемило сердце. Мне показалось, что он это заметил, но не сменил тему, а продолжал расспрашивать о Дании, и вскоре эта непринужденная болтовня и воспоминания помогли мне прийти в себя, я почувствовала себя лучше и снова могла смеяться.