Сначала я списала все на ошибку журналиста. Они неправильно поняли, как часто случается. Но затем мне показали суперобложку для «Живой вещи в мертвой комнате» в мягком переплете, где напечатали отрывок из биографии Свонни и цитату из последней рецензии. Там говорилось, что Свонни родилась в 1904 году.

— Нет-нет. Я не хочу это исправлять, — сказала она, когда я указала ей эту неточность.

— Это легко можно исправить, — настаивала я. Они ведь специально прислали образец обложки ей на согласование.

— Не думаю, что они поменяют, — возразила Свонни и хитро посмотрела на меня. Раньше она так не делала.

— Свонни! Конечно же, они все исправят.

— Когда я начала все это с дневниками Mor, я пообещала себе никогда не скрывать возраст. Ужасно и недостойно претендовать на то, чтобы тебя считали моложе, чем ты есть на самом деле. Я никогда не поступлю так.

— Нет, ты заявляешь, будто ты старше чем есть. Это не недостойно — это абсурдно!

— Но в моем возрасте это уже не имеет большого значения, не так ли? — произнесла Свонни и добавила совсем невпопад: — Все дело в честности. Быть честным и открытым во всем — этому учила нас Mor, и я стараюсь жить, следуя ее принципам.

Я даже не попыталась сдержать смех, и, похоже, Свонни обиделась.

— А говорить, что ты родилась в мае 1904-го, это честно?

— Они все искажают, эти газеты, — последовал ответ.

Я не могла понять, что с ней происходит. Но через несколько недель наткнулась на статью в «Санди Экспресс», где Свонни рассказывала, что брат, которого она потеряла в Первую мировую войну, погиб в Аргонне в 1918 году. Если бы журналистка, бравшая у нее интервью, заглянула в «Асту», она бы обнаружила, что Свонни ошиблась на две сотни миль и два года.

Проще всего это объяснилось бы словами моего кузена Джона, что у нее начинается маразм. Он позвонил, чтобы сказать об этом. Джон и его брат Чарльз, вероятно завидуя успеху Свонни, объявили себя хранителями памяти своего дяди, Моэнса-Джека. Вероятно, когда Аста переезжала к Свонни после смерти Morfar, они завладели письмами Джека из Франции. Возможно, она сама отдала их, поскольку никогда не отличалась сентиментальностью, чтобы хранить письма покойного сына. Джон и Чарльз попытались опубликовать их. Они даже написали предисловие и постарались связать все письма воедино, добавив текст от себя. Так сказать, запрыгнуть в поезд, который привела в движение Свонни. Но их усилия оказались напрасными. Ни один издатель не заинтересовался, и, принимая во внимание, что бедный Джек писал только что-то вроде «У меня все нормально, надеюсь, что и дома все путем», не могу сказать, что меня это удивило.

Джон обратился в «Санди Экспресс» с просьбой отредактировать письма и напечатать, но и здесь ему отказали. Ведь журналистка записала на диктофон интервью со Свонни, и я не сомневаюсь, что когда она проигрывала запись, то слышала, как собеседница четко и ясно поведала, что ее брат погиб в Аргонне в последние месяцы Первой мировой войны.

Хоть в чем-то я наконец согласилась с Джоном. Согласилась, что Свонни — я употребила именно это слово — «путает».

Она слишком много работала, когда с головой окунулась в рекламную кампанию, на которой настаивали издатели. У нее снова обострился артрит. Я вздохнула с облегчением, когда Свонни сообщила, что ей нужен отдых и она отправляется в круиз со своими родственниками из Роскильде.

Позвонил Пол и сказал, что сравнил оригинал дневника, перевод Маргрете Купер и «Асту». Он спросил, можем ли мы встретиться, чтобы обсудить его находки.

Их оказалось немного, но это меня не разочаровало. Мне было приятно, что он так быстро, всего за четыре дня, проделал большую работу. Я понимала, что ему пришлось трудиться каждый вечер.

По его лицу и поведению я не могла определить, обидело ли его прочитанное, но чувствовала, что откладывать разговор не стоит:

— Мне бы очень хотелось, чтобы моя бабушка поменьше грубила и оскорбляла вашу бабушку. Когда я вспоминаю, что она написала, меня бросает в дрожь, и я чувствую, что должна извиниться перед вами за нее.

— Тогда и мне следует просить у вас прощения за все случаи, когда моя бабушка была такой навязчивой и неуклюжей и била фарфор.

Я ответила, что крайне редко можно узнать, что твой предок говорил о другом человеке, который являлся предком твоего собеседника.

— В дневник люди пишут намного честнее, чем говорят, вам не кажется? — заметил Пол.

— Если уверены, что его никто не прочитает.

— Вы думаете, женщина описывает всю свою жизнь и надеется, что никто никогда его не прочтет?

— Аста так и делала. Она даже выбросила все, что написала.

— Есть много способов выбросить что-то. Но если ты действительно хочешь что-то уничтожить, сделать это нетрудно. Вы уверены, что она не хотела, чтобы их нашли?

Мы были на Виллоу-роуд. Я заехала домой взять кое-какую одежду, а потом вернулась сюда. Как и Свонни после своей находки, я больше не думала о продаже дома. Вероятно, все дело в дневниках, они меняют тебя. Хочется быть там, где находятся они, под одной крышей с ними.

Пол разложил перед нами дневник, перевод Маргрете и свой экземпляр «Асты». Там, где, по его мнению, было что-то интересное или важное, он сделал закладки, но я видела, что они выглядывали только из дневника и «Асты». Перевод Маргрете был дословным, без пяти отсутствующих в дневнике листов. «Аста» в первом издании представляла собой тот же перевод, но в отпечатанном виде, без сокращений и добавлений.

Первая закладка была на событиях 2 ноября. В этот день из Дании вернулся Morfar.

— Это не касается Ропера, — сказал Пол, — но здесь есть интересное место. Аста записала слова мужа о том, что новорожденная девочка не похожа на своих родителей. Дальше, в феврале, есть такие же замечания.

Пол отметил также, что Аста слишком старательно подчеркивает свою верность мужу и на целой странице рассуждает о женщинах, которые изменяют своим клятвам. Ясно, что она ничего подобного не делала, — но зачем так рьяно убеждать в этом?

Это побудило меня рассказать о сомнениях, которые преследовали Свонни последние годы. Как я теперь полагаю, они не стали менее важными после находки и публикации дневников, и тревожили ее за несколько лет до смерти, пока она не прочитала «Знаменитые судебные процессы» и не пришла к своему странному заключению.

Пол внимательно слушал. Я не помню никого, кто слушал бы так, как он — с полным вниманием, не глядя в глаза собеседнику, сосредоточенно хмурясь. Он подпер рукой голову и не перебивал. Интересно наблюдать за столь энергичным мужчиной, способным в то же время долго сохранять молчание и внимательно слушать.

Я рассказала ему всю историю Свонни. Иногда, когда рассказ кажется слишком длинным, возникает чувство, что надо поторопиться, возможно что-то сокращать или пропускать, но в разговоре с Полом такого ощущения не возникло. Если он хочет знать, то будет слушать. Если понадобится — часами. Но мне столько не потребовалось, я отняла у него минут пятнадцать. Он перебил меня только один раз: