Лёшка вместо ответа сделал вид, что полистал блокнот и задал еще вопрос:

– А Бубенчиковы здесь жили?

– Чудная фамилия, – усмехнулся дед, делая ударение на второй слог. – Не было таких, я бы запомнил.

– Дед Михаил, скажи… а вот Бартеневых ты стопроцентно должен знать, да?

Старик, наливая кипяток, на секунду отвлекся, неудачно дернул рукой – и струя горячей воды попала на кожу.

– Ёкарный бабай, – еле слышно выругался дед и поправил носик самовара. На обожженную руку он даже не обратил внимание. – Бартеневы… вроде были такие, но я с ними не был знаком.

– Странно, – Лёшка с удивлением посмотрел на Игнатьева, – вы же с Бартеневым одного года рождения, как минимум, в песочнице должны были играть вместе.

– Нет, не помню, – упрямо повторил дед, – в этом доме разные люди жили. Это сейчас все равны, а тогда… Я сын рабочего, а они, по-моему, из дворян… ну, гувернеры там, обслуга… наверное поэтому и не помню. Не могли мы пересечься, ну никак.

Поль удивленно поднял брови и посмотрел на старика:

– А что есть «ёкарный бабай»?

– Эвфемизм, – коротко бросил Лёшка.

– Эвфемизм? – недоуменно переспросил Дюваль.

– Ну да, это когда вместо матерных слов употребляют более мягкие выражения.

Поль почесал затылок, переваривая услышанное, и радостно констатировал:

– А… я понял, у нас, например вместо того, чтобы сказать «дурак», говорят «банан». Значит, «банан» – это эвфемизм.

– Еще немного и пойдешь русскую филологию преподавать, – улыбнулся Лёшка.

Поль немного смутился, но вида не подал:

– Я так и не понял, а что вообще это значит?

Игнатьев, с любопытством наблюдавший за друзьями, пояснил:

– У меня помощник был, татарин, вот он как что не так, так сразу – «ёкарный бабай». Видно, и мне передалось по наследству. Бабай по-татарски значит дедушка… может, оттуда пошло… не знаю…

– Не совсем так, – Лёшка не был бы собой, если промолчал бы, – этимологи до сих пор не знают, что это значит. Раньше на реках работали якорные бабаи, бывшие матросы, они бакены расставляли по воде. Другие говорят, что это от татарского «ё хана бабай» – «конец тебе, дедушка». Кстати, с тюркского это вообще переводится как «дед, любящий чужие зады», ну, пожилой гомосек, одним словом.

В комнате наступила мертвая тишина. Игнатьев и Дюваль уставились на скатерть, потом посмотрели друг на друга, потом синхронно повернули свои лица к Лёшке и неприлично заржали вместе. Самойлов озадаченно смотрел на их очкастые физиономии и не мог понять, что их так развеселило. Он долго смотрел на их трясущиеся от смеха головы и продолжал мучиться, что же ему не давало покоя.

– Алекс, – рыдал Поль, – думаю, что матом было бы приличнее…

Старик тоже долго ухал и скрипел голосовыми связками, но, наконец, справился с эмоциями, едва его не задушившими:

– Однако… – он снял очки и протер лежащим рядом полотенцем слезящиеся глаза, – давно так не смеялся, – Игнатьев еще раз крякнул и наполнил стаканы душистым напитком. – Так, молодежь, сахара в доме не держу, вот… налегайте на печенье, оно для здоровья полезнее, – он расставил стаканы и разломил пополам пачку «Юбилейного».

Самойлов слез с подоконника, чтобы присоединиться к веселой компании за столом. Локтем он случайно зацепил занавеску и из-за нее на пол упала детская игрушка. Матерчатый заяц беспомощно валялся на полу. Лешка нагнулся, чтобы его поднять и рассмотреть, но его опередил старик, который выхватил игрушку из рук Самойлова и неожиданно зло процедил:

– Не надо ничего трогать руками, эрудит, – он посадил зайца на место и задернул занавеску.

Лёшка озадачился :

– Дед Михаил, ты что, обиделся за перевод с тюркского?

– Просто не люблю, когда мои вещи трогают, – пояснил он, разгладив морщинистый лоб, – это мне мама подарила, когда ребенком еще был. Ладно, давай к столу… и не сломай здесь больше ничего.

Лёшка сходил на кухню за табуретом и присел вместе со всеми. Старик оживленно переговаривался с Полем, а Самойлов просто пил чай, искоса наблюдая за дворником.

– Хотел спросить, дед, а ты весь день во дворе работаешь?

Игнатьев нехотя отвернулся от Поля и ответил:

– Нет, конечно. Я еще сапожником подрабатываю здесь, недалеко. Возле рынка. Так что, если подметки отлетят, милости просим. Заходите, по дружбе бесплатно сделаю. Кстати, а вы мне так и не сказали, откуда фамилии жильцов знаете? Вы говорили, что сестра вашей бабушки здесь жила? Как её звали?

– Ниной Ивановной, фамилию не знаю, – Лешка соврал так непринужденно, что Игнатьев просто не мог ему не поверить. Он долго думал, но признался, что тоже её не знал.

– А так, большую часть материалов мы в управлении госбезопасности нашли, – Лёшка забросил в рот очередное печенье.

– Так даже, – удивился дворник, – с чего они такими добрыми стали? Раньше арестовывали всех без разбора, а сейчас, значит, повернулись к народу лицом?

– Да нет, конечно, – Лёшка беззаботно отхлебнул чай, – я просто с одной девчонкой вместе учусь, а у нее отец в нашем КГБ не последним человеком служит, между прочим. Вот и пользуюсь блатом, а так на пушечный выстрел не подпустили бы, если бы не Нелюбин.

– Кто? – старик, очевидно, не расслышал, пока рассматривал чай в своей чашке.

Поль удивленно посмотрел на друга. Лёшка проигнорировал его взгляд и ответил:

– Нелюбин Кирилл Филимонович, классный мужик. С пониманием к нам отнесся… У них там вообще династия. Оказывается, отец его, Нелюбин Филимон, тоже в ЧК служил. Очень даже заслуженным человеком был. Контру на корню давил… жаль только погиб совсем молодым. Героический мужик был. Орденоносец, – хвастливо заявил Лёшка.

Поль ничего не мог понять. Самойлова как будто подменили. У него сложилось полное ощущение, что не сегодня – завтра Лёшка должен жениться на Алёнке и сейчас с удовольствием рассказывает про своих будущих родственников.

Лёшка поймал на себе колючий взгляд дворника и осёкся:

– Ой, извиняюсь, у вас такие времена были, а я соловьем тут заливаюсь… Извини, дед, не хотел обидеть…

Старик молча встал из-за стола и протянул руку гостям:

– Да я и не обиделся, – сказал он, опустив взгляд, – устал просто и от работы и от разговоров. Годы мои какие… Ладно, молодежь, помог чем смог – пора и честь знать. Вам в дорогу, а мне на боковую. Завтра вставать рано.

Молодые люди засобирались, скомкано поблагодарили за чай и печенье и попрощались с чудаковатым стариком.

На улице неприятно моросило. Капли дождя чередовались с легкими снежинками, обещавшими к вечеру превратиться в настоящий снегопад.

– Не верится, что конец марта, – Лёшка поёжился, поднял воротник куртки и прикурил сигарету. Его, еще мгновенье назад расслабленное, выражение лица посерьезнело, стало скуластым и неприветливым. Поль хотел задать ему вопрос, но увидел преобразившегося друга и инстинктивно промолчал. Как только они пересекли двор, Самойлов сам его остановил и спросил: