Эта универсальность ответа на неблагоприятную ситуацию нисколько не уменьшила трепетного отношения Коула к серьезности одиночества, состояния, при котором он впервые обнаружил этот ответ. Сделанное открытие лишь усилило понимание невероятной важности социальных связей. «Люди могут переносить одиночество тихо, не делая из этого вселенской трагедии, но на молекулярном уровне оно проявляется такими же сильными изменениями, как нищета, травма, потеря близкого человека и все другие намного более яркие и драматичные явления, – говорит он. – Впасть в одиночество – один из самых эффективных и надежных способов заставить организм почувствовать угрозу своей безопасности».

Аппарат функциональной магнитно-резонансной томографии спрятан в подвале корпуса психологического отделения Дартмутского колледжа. Август, на улице нестерпимая жара, но здесь прохладно, и о лете напоминают только шорты и гавайская рубашка техника, обслуживающего машину. Мы сидим в отдельной комнате, где расположен пульт управления, и видим то, что происходит в соседнем помещении, на большом экране. Камера делает сканер фМРТ похожим на ракету космического корабля. Вся обстановка напоминает мне научно-фантастические фильмы, в которых астронавты передвигаются внутри ракеты из отсека в отсек.

Студент-доброволец, лежащий в камере аппарата, почти целиком скрыт от нас; мы видим только его ноги. Для определенности я назову этого студента Брэдом. Переодетый в хирургическую форму, Брэд освобожден от всех металлических предметов; ноги его торчат из магнитной катушки; под колени – для удобства – подложена подушка. Когда ему под голову подставили пенопластовую опору, чтобы обеспечить неподвижность, я обратила внимание на его темные глаза и волосы и худощавое, удлиненное лицо.

Брэду двадцать восемь лет; он только что приехал в кампус колледжа, где ему предстояло учиться на выпускном курсе. Этот визит в отделение МРТ – практически первое, что он сделал по прибытии в колледж, и это не случайность. Исследование надо было провести, пока он не успел ни с кем познакомиться.

Сейчас я на переднем крае науки о социальном поведении. Здесь, в подвальной лаборатории, нейрофизиологи Талья Уэтли из Дартмутского колледжа и Кэролин Паркинсон, бывшая аспирантка Уэтли, а ныне заведующая аналогичной лабораторией Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе, исследуют, как выглядит дружба в головном мозге взрослого человека. В сканере Брэд гарантированно находится в изоляции, в его поле зрения нет ни одного друга, но Уэтли и Паркинсон знают: то, что они сегодня увидят в мозгу Брэда, позволит им сделать определенные предсказания о свойствах и общей направленности дружеских отношений, которые завяжутся у него в кампусе.

В предыдущих главах мы познакомились с развитием социального мозга – сначала у грудных детей, а потом у дошкольников и подростков. В мозгу младенцев, сосредоточенных на лицах и нежных, ласковых прикосновениях матерей, формируются сигналы счастья, укрепляющие узы, связывающие ребенка с матерью. По мере того как дети растут, они начинают видеть мир глазами других людей, слышать его их ушами, начинают понимать, что другие видят мир каждый по-своему, что их сознание наполнено уникальными мыслями, убеждениями и взглядами на жизнь, и это понимание есть непременное предварительное условие возникновения дружбы. Посредством игры и усвоения уроков общения в начальной школе дети учатся быть частью социальной группы с ее законами притяжения и отталкивания, сотрудничать с другими, доверять другим и быть достойными доверия – то есть делать дальнейшие шаги по дороге к дружбе. Став подростками, они становятся избыточно чувствительными к вознаграждениям, сопряженным с чувствами привязанности и принятия, с возможностью иметь близких друзей, которым можно довериться и от общения с которыми получаешь столько радости. Многие подростки также обостренно ощущают боль исключения из сообщества, когда их оскорбляют или когда от них отворачиваются.

В конце концов эти дети и подростки становятся взрослыми – как Брэд. Как мы видели, каждый из нас приходит в зрелость с багажом генетически обусловленных наклонностей к дружелюбию, модифицированных внешней средой – людьми и окружением, среди которых мы росли и становились взрослыми. Но отношения между генами и социальным поведением находятся под контролем нервной системы – головного мозга и сигналов, которые он посылает организму.

Мозг взрослого человека располагает многолетним опытом обработки социальных стимулов. Большинство взрослых людей усваивают модель психического состояния (если такого усвоения не происходит, это признак неврологического расстройства)[340]. Области коры головного мозга, отвечающие за мышление и суждения, прочно связываются с эмоциональными областями лимбической системы и полностью созревают. Не надо, правда, впадать в заблуждение: став взрослыми, мы все равно остаемся под властью неврологических вознаграждений за нашу социальность, но одновременно приобретаем способность оценивать эти вознаграждения и использовать наши склонности для сотрудничества и объединения ради всеобщего блага.

В результате мы, люди, весьма преуспели в возможностях, предоставленных нам нашей социальностью. Несмотря даже на то, что низшие и высшие обезьяны, дельфины и представители других биологических видов способны делать многое из того, что можем мы, им очень далеко до тех высот сотрудничества, которых сумели достичь люди. У животных есть друзья, но они не такие, как у нас. Дружба животных похожа на нашу качественно, но не количественно. Теперь, когда мы смогли в полной мере осознать особую важность социального поведения, у многих ученых появилась надежда на то, что знание биологических основ дружбы и эволюции позволит нам также точнее понять, что значит быть человеком. «…Если мы проводим нашу жизнь, делая что-то (создаем связи с другими людьми), то, вероятно, в этом есть какая-то цель, которая служит во благо нашего вида, и поэтому стоит тратить силы на ее понимание», – говорит Уэтли[341]. Нейробиологи, занимающиеся природой человеческого мышления и поведения, обладают всеми необходимыми знаниями и навыками, позволяющими понять это.

Социальный мозг, как я уже сказала, является сетью из электрических цепей, но позвольте мне остановиться на этом вопросе несколько подробнее. Социальный мозг включает в себя все компоненты, предназначенные для обработки взаимодействий с другими людьми. Это ощущение нашей «самости» – способности распознавать себя в качестве существ, отличных от других, осознание собственной личности и знание автобиографической истории, которая хранится в нашей памяти. Это и наша способность ставить себя на место другого (также известная как ментализация, или теория разума). Это наши способности регулировать свои эмоции и поведение в ответ на действия других людей и соответствовать социальным нормам. И, кроме того, это способность понимать, включены ли мы в социальную сеть или нет, а осознание исключенности ощущается как угроза[342].