— Подожди-ка. Сколько стоит твой раб?

— Стоит-то он не меньше сорока марок, но я готов уступить полцены и отдать всего за двадцать. Как от сердца его отрываю! Столько зим кормил его, поил, учил, да он мне почти как сын. Но я же вижу, что ты его не обидишь, будешь кормить и одевать, заботиться ничуть не хуже. Да и он несомненно порадуется столь великолепному хозяину! Кто бы ни хотел повидать другие земли и…

Мне снова продают дохлого медведя?

— Да мне плевать, чему он там порадуется! — взревел я. — Плевать, чего хочет раб! Но ты, друг Иринарх, просишь за жалкого раба целых двадцать марок серебра! Он что, жрет землю и срёт золотом?

Фагр сжался, но уступать не собирался.

— Это не жалкий раб, а особый! Кто еще говорит на четырех языках? Куда бы ты не поехал, везде сможешь вести беседы! Такой раб принесет немало золота любому хозяину!

— Я золото не за разговоры получаю! А за убийство тварей и особо жадных людей!

— А вот был бы у тебя такой раб в Раудборге, ты бы растолковал живичам, что достоин не порицания, а щедрой платы!

Я встал, взбешенный донельзя.

— Ладно, друг Иринарх. Благодарю за угощение и за беседу, но лучше пойдем мы отсюда, чтобы ненароком не нарушить обычай гостеприимства.

— Только ради тебя я готов уступить. Что скажешь о цене в девятнадцать марок? Он говорит на четырех языках! Полмира можно обойти с таким рабом!

Я только фыркал в ответ. Иринарх сбавил цену до пятнадцати марок, но и это было чересчур дорого. Будто родного сына продает, чернявая морда!

Уже стоя на пороге, я вспомнил кое-что и остановился.

— Уж не передумал ли друг Кай? — заискивающе спросил фагр. — Последняя цена — четырнадцать с половиной марок. Ниже никак не могу.

— Скажи-ка мне, Иринарх, а правда, что в Годрланде есть жрецы и лекари, которые могут исцелить любую хворь?

Фагр вздернул было густые брови, но тут же ответил:

— Истинно так. В Гульборг приходят мудрецы со всего света, и нет такой болезни, с которой они бы не сладили. Кроме того, несколько зим назад в Гульборг приехал великий мудрец из далекой страны Бхарата, а все знают, что нет на свете никого мудрее, чем жители той страны. Прости, не ведаю, как на Северных островах называют те земли, но я знаю ваш язык не так хорошо. А вот мой раб…

— И что, прямо всё-всё могут исцелить?

Иринарх подошел ко мне поближе и шепотом сказал:

— Я слышал, что они могут даже воскрешать мертвых.

— Такой умелец и у меня есть, — скривился я. — А смогут ли те мудрецы, к примеру, превратить измененного обратно в человека?

— Говорят, что в Бхарата живет мудрец по имени Пурасатва, который шагнул за двадцатую руну, и его оделил даром не Фомрир и не Скирир, а Мамир, бог мудрости. Всю жизнь тот мудрец старается проникнуть в замысел богов, понять, как и почему человек становится тварью и нельзя ли повернуть это вспять. А мудрец в Гульборге когда-то учился у Пурасатвы! Кто, если не он, ответит на твои вопросы? А мой раб поможет поговорить с ним.

— Мне не нужны Бездновы ответы. Может он исцелить измененного или нет?

Рысь кашлянул. И я опомнился.

— Путь в Годрланд далек и опасен. Я не хочу плыть до южного моря несколько месяцев и лишь там узнать, что мой добрый друг Иринарх из Града-на-Альвати солгал о мудрецах и лекарях. Я ведь вернусь и спрошу у Иринарха, почему тот посмеялся на Каем Безумцем. И спрашивать буду долго, медленно, пока не узнаю всё до последнего словечка!

Фагр побледнел, схватился за грудь и захрипел. Рысь с силой ударил меня локтем, и только тогда я понял, что давлю силой хельта на трехрунного.

— Хорошо-хорошо, я скажу, — продышавшись, пролепетал Иринарх. — Не знаю, умеет ли мудрец из Бхарата исцелять измененных, но к его словам прислушивается сам конунг Годрланда! И даже сарапский конунг звал того мудреца к себе во дворец.

— Уж не Набианор ли?

— Истинно так. Мой друг Кай слышал о нем? Значит, понимает, сколь велики знания того мудреца? Если он не сумеет, то никто в Альфарики, Годрланде и Ардуаноре не справится. И вот удивительно, мой раб умеет говорить на языках всех этих земель. Всего за четырнадцать марок…

Мы с Леофсуном с пустыми руками поплелись обратно к пристани. Рысь-то шел бодро, а я уже не знал, как бы так вывернуть ногу, чтоб было не так больно. Бездновы сапоги словно сожрали носки, стерли кожу, раздавили мясо и уже подобрались к костям.

Пройдя несколько домов, я увидел паренька моих зим в привычных нордских башмаках, которые не ломали пальцы на ногах и не выдавливали косточки.

— Эй ты! — крикнул я ему. — Давай поменяемся. Я тебе эти красивые сапоги, а ты мне — свою обувку.

Он даже не глянул на мои ноги, а удивленно уставился на наши лица.

Рысь пихнул меня.

— Ты чего? Он же живич, он не понимает, что ты говоришь!

— Нет, я понимаю! — возразил парень. — Я норд. А вы купцы из Северных островов?

Леофсун рассмеялся:

— И часто ты видел купцов-хельтов?

А мне было не до смеха. Еще немного, и я все же опозорюсь, сдеру клятые сапоги и пойду босиком.

— Значит, вы хирдманы? А, — парень замялся, — вам не нужны люди в хирд?

Я посмотрел на него внимательнее. Карл. Одна руна. Зачем он такой нужен?

— Или не хирдманом, а так, слугой или… — с каждым словом он говорил всё тише и тише.

— Так сапоги возьмешь?

Парень развязал кожаные ремешки и протянул мне обувь. С каким удовольствием я стянул бездновы сапоги и надел привычные башмаки! Это чувство сравнимо разве что с Фомрировой благодатью.

— Эй, а ты по-живичски говорить умеешь? — вдруг спросил у него Рысь.

— Да, конечно. Я ведь тут всю жизнь прожил.

— А другие языки знаешь?

— Я у купца служил, потому немного понимаю и фагрскую, и сарапскую речь. Могу объясниться с зорниками, с древниками и с…

— Пойдешь с нами, но не хирдманом, а толмачом, — сказал я. — Долю от добычи ты не получишь, но если будешь полезен, без серебра не останешься. Тебя семья-то отпустит?

— Нет семьи. Я…

— Потом расскажешь! Отведи-ка ты нас к лучшему целителю в городе.

От бабки-лекарки я вышел в большой задумчивости. Она и слыхивать не слыхивала ни о земле Бхарата, ни о двадцатирунном мудреце, а лечить измененного предлагала просто: закопать его по шею в землю и поливать водой, чтоб матушка Масторава и сестрица ее Ведява смыли зло с вылюди. И я бы попробовал, да вот беда: в конце нужно было отрубить вылюди голову. Зато хоть проверил умения паренька.

* * *

Вечером, когда все собрались на «Соколе», я встал и сказал ульверам:

— Странными дорогами водят нас боги!

Эти слова я придумал сам, вынашивал их полдня.

— В Бриттланде они забрали у нас корабль, чтобы дать нам новый, еще больше и лучше прежнего. Наслали драугров, чтобы мы стали сильнее. На Северных островах дали врага, который одарил нас богатством. В Альфарики они отобрали наше серебро и позволили оболгать, из-за чего Альрику стало хуже. Что боги хотят от нас теперь? Чем они порадуют наш хирд?

Я не хотел заставлять ульверов делать что-то против их воли. Поэтому сначала я должен выслушать их самих.

— Я не жрец Мамира, не умею раскидывать руны, заглядывать вперед или угадывать волю богов. Лишь вижу путь, на который нас толкают. Хотевит клянется, что вернет нам долг сполна, но только в Годрланде. Сегодня я встретил иноземца, который сказал, что самые лучшие лекари и колдуны живут в Годрланде, и, может быть, они смогут вылечить Альрика.

Мои хирдманы слушали молча. Альрик сидел с закрытыми глазами, опираясь спиной о борт. Слышал ли он меня?

— Я не хотел в Годрланд. А еще эти ужасные сапоги… И тогда я сказал: если боги и впрямь хотят послать меня в Годрланд, пусть тогда первый, с кем я заговорю, отдаст мне свою обувь. И он отдал! Он даже захотел пойти с нами! Это Хальфсен.

Парень рассказал, что он сын рабыни и сам был рабом, потом отец-норд позволил ему получить первую руну и хоть сделал свободным, но сыном не признал. Потому и такое имя — «наполовину сын». Хальфсен работал за еду, одежду и кров везде, где мог, а потом продал себя моему знакомцу Иринарху. Любопытно, уж не Хальфсена ли продавал Иринарх?

Забирать раба у законного хозяина нельзя, но мы уже столько наворотили в Альфарики, что одной бедой больше, одной меньше — разницы никакой.

— Впрочем, откуда мне знать, что хотят боги. Потому я спрашиваю вас. Пойдете ли вы в Годрланд, помня о всех несчастьях, что приносят нам чужие земли? Там наши боги