успеть до прихода хельта.

— Какого хельта? — не понял я. Альрик-то все время был с ульверами.

— Ну, в городе запомнили, что в пришлой дружине был один хельт. И вот пока он не вернулся, надо успеть. Мешко слышал, перед уходом говорили, как, мол хорошо, что сам Хотевит написал то письмо. Теперь надо придержать его на пару дней, и тогда всё получится.

Я рванул к Хотевиту, схватил за рубаху и дернул к себе.

— Нет, он не знал! — закричал Твердята. — Это всё его отец.

Снова к стае. Пока все живы, но разбегаются в разные стороны. Альрик мечется туда-сюда, и рядом с ним только Тулле. Огонь нашего жреца горел ярче прежнего. Как он… как Тулле получил целых две руны? Был шестирунным, а теперь светит на все восемь.

— Быстрее! Что с Дагной? Почему вы убежали?

Я все еще держал Хотевита за грудки и надеялся, что он по глазам понимает, что именно я о нем думаю.

— Там проклятый! Вылюдь! Едва мы выстрелили, как он взбесился. Глаза жутким огнем горят, ран не чует, мечется как ветер, рвет всех на куски. Ну мы и убежали. Это мрежница его заворожила! А вдруг она и нас в вылюдь обратит?

Хотевит что-то сказал, и Твердята повторил за ним:

— Пощади их!

И я с предовольным лицом, не сводя глаз с купца, сказал:

— Рысь. Убей!

Хотевит вырвался из хватки, оставив в моей руке клок рубахи, но я и не собирался его останавливать, а тут же перегородил путь его живичам. Коршун, больше не заботясь о ране, вырезал наконечник стрелы из груди Рыси. Прозор попытался отскочить, но я догнал его одним прыжком и сломал ногу, потом метнулся ко второму и сделал с ним то же. Леофсун добил одного, потом другого и, к моей радости, получил долгожданную девятую руну.

— Пошел! — прикрикнул я на купца. — Отстанешь, сам тебя прибью!

Я бежал вслепую, опираясь лишь на чувства Коршуна, Рысь шел после Хотевита и Твердяты.

Ульверы разбежались в разные стороны. Отзывался болью Сварт, Отчаянный отмерял вытекающую из него кровь, бешено сражался Квигульв, Свистун лежал с переломанными ногами, но к нему уже спешил Дударь. Тулле все еще был возле Альрика, хоть и держался в нескольких десятках шагов. А Беззащитный всё ярился и метался. Он был ранен, но я едва слышал его боль.

Ну же! Давай! И где, Бездна ее забери, Дагна? Да, верно, я не мог ее слышать. Она не в стае.

Твою мать, Альрик! Что я скажу твоему королобому отцу? Что я убил его сына своими руками? А ведь мне придется! И эта мысль жгла меня сильнее Безднова огня.

Я бился и бился о черное пламя, уже не надеясь на лучшее. Хотя оно лишь чудилось мне, жгло оно ничуть не хуже обычного. Я чувствовал, как кишки сворачиваются от жара, как буйно стучит сердце, словно я снова в сколоченном наспех домишке давлюсь твариным сердцем, и Альрик стоит надо мной, не выпуская наружу.

Коршун подхватил меня за руку и поволок за собой. Сзади Рысь подгонял живичей. А я тушил черный огонь своим телом, своей душой.

Все ульверы знали, что я делаю. Они слышали друг друга через меня, чуяли черноту Альрика и, как могли, отдавали свою силу.

— Рысь, они на тебе!

И Коршун потащил меня чуть ли не волоком, прибавив ходу.

Давай, Альрик! Ну же! Где ты есть? Ведь не сожрала тебя тварь целиком, до последней косточки! Тулле ведь поэтому тебя не бросил? Он ведь чует тебя в измененном?

Нас просто слишком мало. Стая слишком мала, чтобы побороть выросшую тварь. Мне нужно больше волков! Больше хирдманов!

И я ударил по всей округе. Везде, куда дотянулся. Нужно всего лишь увидеть! Хоть отблеск, хоть лучик, и я втащу в свою стаю каждого. Всех! Живичей, нордов, бриттов, рабов, воинов!

Дальше! Сильнее!

Скирир! Впервые я назвал твое имя! Впервые воззвал к тебе, а не к твоему сыну! Ты знаешь, я никогда не желал власти, только силы. И я бы честно шел по пути Фомрира, сам своими руками убивал бы врагов и тварей, вычищал бы твои земли и моря, но ты решил иначе. Ты дал мне свой дар. Значит, ты увидел для меня иной путь! Благодаря дару я стал хёвдингом, я ступил на проложенную тобой дорогу. Но я боролся, я не хотел, упирался и спорил с дарованной мне судьбой. Всё! Я принял свою судьбу. Я пойду, куда бы ты меня ни вёл! Только дай спасти моего хирдмана, друга, брата и… хёвдинга. Скирир! Конунг богов! Ярл ярлов! Щит земли! Дай мне больше власти!

Я ударил снова, и мир внутри засиял незнакомыми огнями. Я, не глядя, хватал каждый и втягивал его в стаю. Больше! Еще больше! И с каждым взятым огнем я чувствовал, как растет моя сила, как расширяется мой взгляд. Я будто оказался в десятках мест сразу. Охнули за спиной живичи, они тоже вошли в стаю.

Потом я потянул свет к себе и что было силы ударил по огню Альрика. Тьма вздрогнула, всколыхнулась, и я заметил внутри нее светлую искорку. Больше силы! Я щедро черпал из новых волков всё, до чего мог дотянуться, и бил тварь, бил и бил.

Позади осел на землю Твердята. Хотевит еле держался на ногах. Несколько искорок погасло, опалив меня болью и тягостью потери.

Еще! Еще! Альрик! Ну же!

Черный огонь мигнул, на мгновение померк и вспыхнул вновь, но уже привычным теплым пламенем.

И я рухнул наземь, распустив стаю.

* * *

Я лежал и просто дышал. Всё внутри горело и пылало, пот вновь пропитал одежу и волосы. Словно в отдалении слышались голоса.

— Что с Твердятой?

Вроде бы это говорит Коршун.

— Мертв.

А это кто? Леофсун, наверное. Кто еще это может быть?

— А купец как?

— Сам видишь, что живой. Стоит же, глазами лупает. Только белый как молоко.

По лбу и вискам потекли струи прохладной воды, и в голове немного прояснилось. Я открыл глаза и увидел встревоженного Коршуна, нависшего сверху.

— Жив? Идти сможешь или тут останешься? Я тогда схожу за ульверами, приведу их сюда!

— Нет. Я сейчас. Там полно живичей. Надо уходить. И это… надо отыскать Велебора. Это он… из-за него.

На краткий миг перед срывом я услышал думы всех, кто волей или неволей оказался в стае. Хотя и так можно было догадаться. Как Жирные отыскали хирд? Они ведь знали, куда вести людей. Либо среди них есть кто-то с таким же даром, как мой, либо тут замешан иной дар, как у Харальда Прекрасноволосого. Кто-то так или иначе служил меткой. Велебор ни на шаг не отходил от Дагны, он послал Вышату и Стояна в город, потом отослал Твердяту, причем как раз тогда, когда дружина Жирных вышла из Раудборга.

При помощи Коршуна я сумел встать и потянулся к стае, чтоб понять, куда идти. Дикая боль пронизала меня с ног до головы, и я снова свалился. Что за…? Нет, я не утратил дар и даже ощутил кого-то из ульверов. Но это было слишком больно! Словно передо мной только что убили Гисмунда, Энока, Фастгера, да вообще всех: мою семью, весь Сторбаш и все Северные острова! Каждого человека, с кем я заговаривал хотя бы раз!

Скольких же я убил, спасая Альрика? Скольких выжег, едва приняв в стаю? Неужто власть такова на вкус? Если швырнуть в огонь десятки жизней ради одной, именно так это давит на шею? Это ли чувствовал отец, вытирая с лица кровь перворунных? Об этом думал Рагнвальд, бросая ярлов и хирдманов в сражение с Карлом Черноголовым?

Тяжел твой дар, Скирир! Не переломил бы хребет.

— Кай! Эрлингссон!

— Не кричи! — поморщился я. — Лучше отведи к хирду. К Альрику.

И с трудом поднявшись, я потащился за Коршуном. Хотевит тоже едва ковылял, тяжело дыша и хватаясь за грудь.

Хорошо, хоть я сумел не сжечь своих хирдманов. Ту боль я переживу, а вот их гибель вряд ли.

Чем ближе мы подходили к месту стоянки, тем чаще попадались мертвые тела. Поначалу чистые, с легкими ранами или вовсе без них, потом с ранами потяжелее, а под конец пошли трупы с оторванными руками или ногами, с располосованной грудью, со следами зубов на шее. Даже мне стало не по себе. Радовало лишь то, что среди них не было ульверов.

А вот Хотевит их узнавал,