Священник, седой и низенький, далеко не такой вдохновляющий, в сравнении с риверсайдским отцом Хаммондом, казалось, был стеснен во времени, поскольку провел первую часть службы как-то торопливо, что вызвало у нее раздражение; хотелось, чтобы он степенно читал каждую молитву и каждый псалом и провел общее причастие так, чтобы обряд продолжался как можно дольше.

Но скоро уже зазвучал офферторий, и хор сопровождал длительное, восхитительное соло юного тенора. Казалось, ее собственное вибрирующее горло вторит его голосу: она закрыла глаза и как бы слилась с ним. Она унеслась в прошлое, когда впервые открыла, что Джордж Прентис, обходительный и весьма положительный человек, которого она едва знала, обладает исключительно красивым и сильным голосом. Всякий раз, когда подворачивалось фортепьяно, он садился за него и завораживал ее, исполняя что-нибудь популярное, балладу «Дэнни-бой» или «La Donna è Mobile»;[47]но он лишь рассмеялся, когда она сказала, что ему нужно стать профессиональным певцом. «У меня всего-навсего приличный любительский голос, не больше». Когда они поженились, в доме, который они снимали в Нью-Рошелле, было фортепьяно, и он иногда, аккомпанируя себе, пел ей нежные любовные песенки. Голос сделал его популярным на вечеринках, на которых они бывали; но когда их брак покатился под откос, она ощутила, что его пение лишь усиливает ее горечь. Определенные песенки, а именно: «Линди Лу», «Благодаря тебе», «Луна встает над головой», — как бы выражали и ее несчастье; много лет она не могла слышать их без острого чувства обиды и застарелой злости, когда они звучали по радио.

Но сейчас, в храме, слушая этого тенора, она плакала, вспоминая события не столь далекие. Когда она в первый раз вернулась из Техаса, отрезвленная и готовая вести нищенское существование, и когда они с Бобби поселились в скромной квартирке-студии, которую ей повезло найти неподалеку от Вашингтон-сквер, она, к собственному удивлению, обнаружила, что они с Джорджем способны говорить по телефону спокойно, без скандала. И следующей весной, триумфальной весной, когда «Портрет сына художника» приняли на ежегодную выставку в музее Уитни и фотографию скульптуры поместили в разделе искусства «Нью-Йорк таймс», Джордж позвонил, просто чтобы поздравить ее:

— Я видел в «Нью-Йорк таймс» твой бюст Бобби. Должен сказать, что он действительно смотрится очень здорово.

— Что ж, спасибо.

— Нельзя ли получить копию этой фотографии? Хочу вставить в рамку.

— Ну конечно, я пошлю тебе. Рада, что она тебе понравилась.

После этого они единственный раз серьезно поспорили, когда она устроила Бобби в частную школу, но это удалось уладить более-менее мирно, и она согласилась переехать в квартирку поскромней.

Потом, спустя год или около того, он однажды позвонил из телефонной будки за углом:

— Я тут случайно оказался поблизости. Не возражаешь, если загляну на минутку?

— Да нет, совсем не возражаю. Заходи, пожалуйста.

Времени приводить в порядок студию не было; она едва успела умыться и причесать волосы. Когда она стояла перед зеркалом, в голову пришло, что он специально проделал дорогу в центр города, чтобы повидать ее: наверняка не дела, связанные с «Объединенными инструментами и литьем» привели его в Гринич-Виллидж.

Она удивилась, увидев, что он небольшого роста — почему-то он всегда представлялся ей выше, чем был на самом деле, — и выглядит таким постаревшим.

— Извини за кавардак, — сказала она. — Не ждала сегодня гостей.

— Ничего, нормально.

На нем, как всегда, был очень строгий деловой костюм и узконосые черные туфли. Он расхаживал среди покрытых тряпками скульптур и каменного крошева на полу, и было видно, что он чувствует себя не в своей тарелке.

— Что же, похоже, ты много работаешь.

— Выпьешь что-нибудь?

Она провела его в альков, служивший ей гостиной.

— Тут у тебя очень мило, — сказал он, принимая виски с водой и озирая комнату.

— Извини за пыль. Когда имеешь дело с камнем, она проникает повсюду.

— Должно быть, это тяжело — долбить камень.

— Пожалуй, но мне нравится. Не желаешь взглянуть на кое-какие мои новые вещи?

Она водила его по студии, а он уважительно следовал за ней со стаканом в руке. Похоже, ему нравилось все.

— Работа с камнем коренным образом отличается от лепки, — объясняла она, а он понимающе кивал, глядя на полузаконченную фигуру. — Я считаю, что в камне суть скульптуры, так искусство ваяния выражается полней, в более чистом виде.

— Господи! — Он взвесил в руке одну из ее трехфунтовых киянок. — Ты этим пользуешься? Не слишком тяжело для тебя?

— Да нет, привыкла, видно. К тому же руки у меня стали очень сильные. И все же не думаю, что совсем брошу лепку. Есть вещи, которые требует воплощения в глине, как вот голова Бобби, которая тебе так понравилась.

— Она здесь? Можно посмотреть?

Она подвела его к подставке у стены и сняла ткань с головы.

— Да, — сказал он. — В самом деле замечательно. Выглядит даже лучше, чем на снимке.

Они выпили еще, прежде чем он робко спросил, нельзя ли пригласить ее куда-нибудь пообедать. Они шли по Виллиджу, и она представляла себе, что, наверное, думают встречные, глядя на них: спокойная, приятная немолодая пара вышла на вечернюю прогулку. А в том ресторане, оказалось, они уже были давным-давно, до женитьбы.

Говорил больше Джордж. «Объединенные инструменты и литье», после того как едва не потерпели крах в Великую депрессию, воспрянули в годы войны, и незаметно было, чтобы что-то препятствовало их дальнейшему росту. Правда, пока процветание компании не слишком сказалось на отделе, в котором работал Джордж — по крайней мере, на структуре оплаты, — но были все основания надеяться на улучшение в дальнейшем.

— Прежде всего, — сказал он, — думаю, мы можем больше не беспокоиться насчет обучения мальчика в колледже. На это средств у нас должно хватить.

— Замечательно.

Но ей не хотелось продолжать разговор о деньгах или его работе: она боялась, что эта тоскливая тема испортит ей настроение.

— Ты продолжаешь петь, Джордж?

— Господи упаси, нет, конечно; сто лет не пел. Разучился окончательно.

— Очень плохо. У тебя был прекрасный голос. Думаю, он бы сохранился, если б ты не перестал петь.

— Может быть, не знаю. Не желаешь бренди к кофе?

— Пожалуй, не откажусь.

И за бренди он застал ее врасплох: потянулся через стол, взял ее руки в свои и попросил, не смея глядеть ей в глаза, снова выйти за него.

— Алиса, — добавил он, — мне пятьдесят шесть. Один сердечный приступ у меня уже был, и я…