много детского. Хозяин немолод. Дети – если живы – по идее давно выросли, разбрелись-разъехались и живут своей жизнью. Хотя… куда отсюда уедешь? Могли и по соседству жить. Неужели молодая жена у него? Но и сам он, скорее всего, моложе, чем кажется. Так что могут быть и мелкие… Или все-таки внуки? Не важно.

Надворных построек много. Саша даже не понял назначение некоторых сараев и сарайчиков. И поле рядом большое, уже почти свободное от снега.

Они подходили к крыльцу, когда услышали призывное мемеканье. В ближайшем строении была распахнута дверь, оттуда высунулась рогатая голова. Невысокая загородка не позволяла козе выйти из сарая. Иван Иванович достал из кармана какое-то лакомство, протянул его козе, и ласково ее погладил, приговаривая: «Машенька, красавица моя». Наблюдая эту сценку, Сашка подумал, что не может этот дядька быть душегубцем.

Зашли в дом. Торговец вручил Данилову кусок душистого мыла, вынув его… из своего заплечного мешка. Сашка оторопел. Бежать? Хвататься за ружье? Мужик, увидев его изменившееся лицо и поняв, что прокололся, смущенно хмыкнул.

– Не бойся, Саня. Не обижу, не для этого позвал. Разговор к тебе есть. Проходи, чаю попьем, потом все расскажу.

Крикнул в глубину дома: «Мать, готов самовар? Неси!». Легонько подтолкнул все еще стоявшего столбом Сашу:

– Разувайся, проходи, будь гостем.

Вскоре они уже сидели за таким же, как и всё в этом доме, крепким и удобным столом. Молчаливая жена хозяина принесла самовар, сушки, плошку с медом. Все это не могло не обрадовать гостя.

В отличие от дома доктора, тут оказалось много икон. Целый угол был ими занят. Ермолаев перекрестился на них и чуть поклонился. Большинство икон были простенькие, как будто нарисованные художником-самоучкой, две были вырезаны из журнала и вставлены в рамочки. Но были и «настоящие», довоенные. Почти как в той церкви с мертвыми, которых только тронь и они рассыплются.

Чай у Ивана Ивановича оказался очень вкусный.

− Кипрей, − пояснил он, − сам собираю, сам делаю.

Сашка накинулся на сушки, хозяин подливал ему чай, смотрел жалостливо и испытующе. Как будто изучал своего гостя. Тому уже было всё равно, пусть смотрит, пусть грабит, пусть даже убьет… потом, зато сейчас он поест и напьется горячего чаю с медом. Но вот он почувствовал, что сыт и, как ни странно, спокоен. Наступившая расслабленность не вызвала обычной паранойи: мол, ему что-то подмешали.

У человека икон вон сколько. Не может он быть подлецом.

Рядом со столом стоял шкафчик с открытыми полками (Этажерка? Стеллаж? Как такую штуку правильно звать?). Он был битком набит игрушками. Большинство игрушек − самодельные – деревянные, тряпичные, глиняные… Было и две старинных куклы, одна в виде голого лысого младенца, другая – фигуристая, с пышными кудрями, в красивом платье. Проследив взгляд Саши, хозяин пояснил:

– Внуки с нами живут. Сейчас их дома нет, в гости пошли к другой бабушке, а то мы бы так спокойно не сидели. Ох, и сорванцы! Я таких детей не видел, мои потише росли.

− СДВГ, − машинально сказал Саша, выкопав слово откуда-то из памяти. Из прочитанного журнала.

Иван Иванович вопросительно поднял брови.

− СДВГ, − повторил Саша, − диагноз раньше такой был, для беспокойных детей.

− Гляди-ка, а я на букву «С» только СЧП знаю. Слыхал про такой… диагноз? – взгляд торговца показался ему… заговорщическим. Лучше слова не подобрать.

− Слыхал, − стараясь казаться равнодушным, ответил Саша. − Что, и у вас они есть?

− Они теперь везде, парень, − неожиданно зло ответил Ермолаев. − Вижу, ты их тоже… любишь?

− Люблю, до смерти, − буркнул Саша. Да уж, шпион из него… так себе. Как пуля из… Надо лучше следить за лицом. − И что они тут натворили?

– Да приехали в прошлом году летом, сказали, что будет у нас бетонное шоссе, каменный вокзал и паровозы станут ездить. Ту-ту! Чух-чух-чух! – Ермолаев изобразил, как едет поезд. − Ха! А еще объявили «налог на занятых». Не знаю, что за штука, но примерно десятина. С урожаю. Тут у нас поменьше стало радости. Особенно у тех, с кого есть что брать. Но ничё, затянули пояса. Подумали еще раз и решили, что все клёво. Будем ждать паровозы. И самолеты. Осенью ордынские сборщики приехали, тюки с продуктами забрали и укатили.

– Понятно. Вы решили терпеть. Я думал, ваши люди томятся под гнетом... – не выдержал Сашка. Будто какой-то бес жил в нем и никак не хотел сидеть тихо, прижав хвост.

Фермер посмотрел на него и рассмеялся.

– Томиться, Саша, может только в печке каша. А люди ко всему привыкают. Даже в самом плохом начинают искать плюсы. Плюсы, они же и на кладбище есть. Много «плюсов». И люди убеждают себя. Убеждают близких и соседей. И постепенно все, кто бухтел… замолкают. Кроме разве что совсем бедовых. Тогда тем уже сообща обламывают рога. Или они сами из жизни выпиливаются. Нет, не пилой. Иногда веревкой, а чаще спиваются или убредают в леса и горы, где их кушают волки да бурые мишки. А может, даже этими… убырами становятся. Потому что тяжело человеку против… коллектива.

Значит, и здесь про убыров слышали.

– Тут у нас хоть и давно торговое место, но сильно богатых-то нет. Община всем заправляла. Кто-то жил лучше, кто-то чуть хуже и батрачил иногда, но мельница общая, покосы, речка тоже. Даже генератором пользуемся по очереди. Нет, не дизельный он, а пиролизный, на дровах. Только земля считается того, кто ее обрабатывает, но земли полно, в сто раз больше, чем нужно. Вроде, всё было честно. Но портиться начало еще до их приезда. А я бузутером был. Позицию имел. Вот и тут возмутился. «За что? Зачем, мол, платить?». Если защищать нас вроде не от кого. За паровозы через сто лет? Но староста новый, Березкин Коля, Николай Николаич, которого год назад выбрали – самые алкаши выбрали, потому что его дружок агрегат починил, и спирта стало − хоть залейся, − сказал: надо дружить с крутыми пришельцами. Когда эти приехали, его «лекторат» чумовой вообще плясал и записываться в СЧП готовился. Думали, что поживиться можно будет, чужие земли поразорять, добычу привезти. Но оказалось, что поживы − как с козла молока. Рекрутов не взяли у нас, мол, не нужны пока, хилые, мест нет в колонне. А вот десятину платить заставили. Понятно, что