В ответ мальчик лишь еще сильнее зашелся плачем.

– Ой… Ей… Беда-то какая. Эх!

Тагулай сдвинул брови. Что за игрище? Какая деревня? Какие тятьки, мамки? Знатный гунн решительно шагнул вперед.

– Великий князь, я…

И тут же гунн напоролся на недобрый взгляд Дажина. Двое стражников, до этого стоявшие как каменные изваяния, подались вперед, жуткие лезвия секир на длинном древке зловеще покачнулись.

– Ну, будет тебе, досточтимый Тагулай, будет. – Князь попытался шутливо отмахнуться, но глаза по-прежнему в недобром прищуре. – Я знаю, что это всего лишь недоразумение. В деревне той никто никакой разбой не чинил, мужчин, женщин и даже немощных стариков с детьми малыми никто не убивал. Да и была ли та деревня? Я понимаю – как верить мальчонке, который от горшка – вершок и щепотка?

Дажин отстранил от себя бьющегося в истерике ребенка и бережно передал его в руки старца-советника. Босые ножки звонко зашлепали по маленьким соленым лужицам.

«Деревня… деревня… разграбленная деревня», – в голове Тагулая уже бушует целый ураган. Слова о поруганном урусском поселении огромным валуном, катящимся со скалы, бьет в самое темя. Вдруг Тагулай содрогнулся, пот струйками заскользил со лба и висков, тысячи игл вонзились в сердце.

Все-таки не удержались, собаки, и принялись грабить, а этого мелкого шакаленка упустили, с обреченной яростью подумал Тагулай. Велено же было – всех перебить! Руки гунна до хруста сжались в кулаки.

Князь Дажин поерзал на троне, устраиваясь поудобнее, на губах еле заметная ухмылка.

– Вот такое неказистое знакомство вышло, – произнес Дажин, глаза внимательно следят за Тагулаем. Тот стоит немного растерянный, но держится с достоинством. – М-да. Все недруги, недруги нас рассорить хотят, чтобы мы с ненавистью друг на дружку наш союз разорвали. Тебе так не кажется, досточтимый Тагулай?

Советник хана выдержал паузу, поклонился и отчетливо проговорил:

– Враги наши не знают границ и меры, дабы не дать нашей дружбе крепнуть…

– Ай и верно говоришь, – вдруг радостно воскликнул Дажин. – Есть у меня приятель один – заморский купец. Так тот все время какие-то небылицы про гуннов сказывает. Дескать, поборы они ему устраивают грабительские. Того и гляди брошу, грит, торговлишку в твоих городах и весях, князюшко. Шибко обдирают твои друзья хунны нас…

В покои входит старец-волхв. Горящим серебряным ободом перехвачены аккуратно стриженные седые волосы, бороду украшает вплетенный золотистый шнур, в руках старца серебряный поднос с двумя кубками. Вслед за старцем неуверенно шагает, переваливаясь, тучная фигура, облаченная в восточный шелк.

Брови степняка вновь поползли к переносице. Что на этот раз?

Дажин шумно отхлебнул из поданного на подносе кубка. Тагулай от освежающего угощения отказался.

– М-да, это Чун ли или Чан Ли, а может, Чен Ли… а бес разберет их имена! – Дажин обреченно махнул в сторону купца, тут же хохотнул, вновь обнажив крепкие зубы. – Но купец знатнейший, да и уважением пользуется у меня. Не раз доставлял из Синьского царства – своей родины – редчайшие товары. Ну, конечно, рвет втридорога, но это у них в крови. Порода, знаешь ли, у купчины такая.

Купец трусливо жмется к трону, глаза-паучки бегают по сторонам. Дажин окинул мелко дрожащего заморского торговца. Желтая кожа, казалось, сделалась белее молока, а щелки-глаза от страха раскрылись, словно цветочный бутон на летнем солнышке. Князь хмыкнул и продолжил:

– Он говорит – два коня золотом требовали гунны. Целых два коня… Пуще того – грозились расправу учинить. И это на моей-то земле – в дне пути от Треполя. – Дажин повернулся к заморскому купцу. – Так, говорю, заморская купчина?

Тот в ответ часто закивал, жирный подбородок затрясся, как разбухшее тесто в руках неумелой кухарки.

– Но, конечно, веры тому мало. Как поверить в то, что друзья грабят уважаемый и нужный государству люд? Теперь вот думой озабочен – как наказать за такой наговор? Может, подскажешь, Тагулай, какую строгую кару мне избрать для него? Говорят, вы там по части попытать да наказать – мастера великие.

На этих словах купец из Синьского царства затрясся еще сильнее, пот градом заструился со лба.

Тагулай молчит. В голове молотом бьется лишь один вопрос: чего хочет добиться этот паршивый Дажин всей этой сценой? Шутки ради? Но шутка ли обвинять советника хана – его правую и верную руку – в таких злодеяниях. Тем более что обвинения не без оснований. Сейчас советник хана горько жалеет, что когда-то тайно распорядился обдирать до нитки заезжих на урусскую землю купцов. Награбленное делить с шайкой, в обход ханской казны. «Теперь, – горько думал Тагулай, – если про это узнает хан Ухтамар – головы ему точно не сносить. А что до урусов – так от них откупиться можно. Не раз уже приходилось. И чтобы не случилось беды – надо всего лишь замять, перевести разговор в другое русло…»

– Позволь, великий князь, это, конечно же, досадная ошибка, но я готов…

– Ну ладно, ладно – мы, русы, тоже не лыком шиты. Можем и на кол, а можем и вздернуть. Но это после… – Дажин зловеще улыбнулся, похлопал сотрясающегося всем телом купца по плечу, заморский торговец едва не подсел под могучей ладонью князя.

Вдруг Дажин подмигнул ему и добродушно бросил: «Ладно, иди пока». Он кивнул старцу-волхву с подносом. Тот медленно поклонился, взял под руку трясущегося заморского купца и медленно повлек к выходу из княжьих покоев.

Дажин проводил их насмешливым взглядом, потом повернулся к Тагулаю, взгляд вдруг стал серьезным, два голубых огонька буровят лицо гуннского советника.

– Кстати, та деревушка-то должна была сгинуть под копытами степняков-налетчиков не одна. Так говорят мои верные советники, – не отрывая взгляда от гунна, произнес властелин Русколани.

Тагулай попытался отмахнуться:

– Прости, князь, я не могу ответ держать за всех гуннов, кои ради собственной наживы могут…

– Странные слова глаголешь, Тагулай, – перебил советника князь. – А я вот слышал, ты и хан твой собираются меня винить в ужасной смерти одного наследника. А заодно и за второго, младшего, желаете спросить. Мол, тоже мерзкие урусы виноваты.

В покоях нависла напряженная тишина. Слышно, как где-то вдали бухает молот, вжикает пила, а одна из певчих птиц запоздало затянула полуденную песню-трель.

Дажин встал с трона, могучие руки устроились за спиной, князь зашагал к Тагулаю, потом круто развернулся и направился к одному из балкончиков, полукругом примыкавших к покоям, мягкие сапожки отзывались едва различимым поскрипыванием дорогой кожи. Князь устремил взор вперед – с высоты твердыни Кияра зеленеющие поля казались островками мха среди скал, а люди – тельцами каких-то диковинных насекомых, живыми ручейками наполняющих проторенные ходы.

Дажин глубоко вдохнул чистый горный воздух, веки в блаженстве опустились. Он шумно выдохнул и бросил через плечо: