* * *

«Общники» собрались в доме с привидениями. Лойола притащил откуда-то вина и разлил по кружкам.

— Ну, что я вам говорил? Разве суд не чудесен? Наше вероучение признали здравым, а образ жизни — святым. За это и выпьем!

— А ещё, — сказал Хавьер, — мы, кажется, выкурили наших призраков. Вчера ходили тут с кадильницей, пока вы судились.

Иниго рассмеялся.

— Как кстати! Нам ведь жить здесь до мая... если не дольше.

Его предчувствия оказались не напрасны. В феврале 1539 года папа всё-таки подписал соглашение с Венецией против мусульманских стран. Это означало полное отсутствие сообщения со Святой землёй. Мечта «общников» стала почти недостижимой, но их жизнь настолько заполнилась другими событиями, что оказалось некогда даже размышлять о возможном паломничестве.

Зима выдалась необычайно суровой. Уже сорок лет в Италии не помнили ничего подобного. К тому же летом случился неурожай. Еды не хватало, цены неслыханно выросли. В Рим из предместий стекались толпы голодных и замерзали на улицах. «Общество Иисуса» немедленно занялось помощью. Иниго использовал все свои знакомства и связи для добывания денег. На собранные средства накупили одеял и устроили в пустых, очищенных от привидений, комнатах, множество спальных мест. Теперь в доме могло спать одновременно более трёхсот человек.

Всех бездомных кормили. Помогали пищей и неимущим римлянам. В самые холодные дни Лойола с друзьями отправлялись бродить по городу в поисках замерзающих.

Однажды поднялся очень сильный ветер со снегом. Плащ Иниго уже не спасал от такого лютого холода. Но другого он не имел, да в Риме никогда и не носили очень тёплой одежды. Невзирая на отговорки друзей, он пошёл обходить улицы.

Ветер свистел и завывал, шевеля съёжившиеся листья магнолий. Не было видно ни голубей, ни кошек. Люди тоже попрятались — кто по своим домам, кто в уже получивший известность дом, где жили «общники».

«Пора возвращаться, — подумал Лойола, — всё равно никого нет. Зачем зря мёрзнуть?»

Тёмный комочек на другой стороне улицы он заметил не сразу. Женщина сидела на корточках, свернувшись, вжав лицо в коленки. Ветер трепал её чёрные кудрявые волосы, вбивая в них хлопья снега. Иниго встряхнул её. Никакого ответа. Тогда он взял её за плечи, поднял, посмотрел в лицо.

— Нет, Лионелла, совесть у тебя всё-таки не приживается.

Она всхлипнула и задрожала крупной дрожью. Хотела сказать что-то, но только застучала зубами. Тяжело вздохнув, он обвил её рукой свою шею и поволок в «дом с привидениями».

В октябре 1540 года бакалавр свободных искусств, Альбрехт Фромбергер покидал Париж. Собственно, он собирался сделать это ещё пять лет назад, но познакомился с одной замечательной «кумушкой» — сорокалетней, но крепкой и не утратившей блеска волос и глаз. Впрочем, называть её так он не осмеливался.

Вдова была богата и покладистым характером не отличалась. Она мало млела и много требовала помощи по хозяйству. Брак с германским бездомным студентом её не интересовал, и Альбрехту приходилось без устали воспевать вдовушкины прелести, чтобы удержаться в доме. Но оно того стоило — вдовушка полностью оплатила получение диплома и положенный банкет. Кроме того, по её инициативе Фромбергер дополнительно поучился теологии, дабы стать наставником «кумушкиных» сыновей, которых у неё имелось пятеро. Прозанимавшись с сорванцами целых два года, Альбрехт крайне утомился и решил ехать в Италию — исполнять обещание, данное Альме.

Все эти годы он не забывал о ней. Писал письма, крайне редко получая скупые ответы. И не переставал думать о совместном гнёздышке, хотя ему уже стукнуло тридцать шесть лет, а ей — тридцать два.

Как же эти идеи совмещались в его голове с парижской «кумушкой», а также — с барселонской «овечкой» и двумя «ангелочками» из Алькалы и Саламанки? Очень просто. Ведь ради возлюбленной он постоянно находился в пути. А путешествующий освобождается от поста. К тому же Фромбергер ни разу не изменил ей в мыслях.

Более того, он считал себя честно держащим слово. Ведь интересовался же он жизнью «их» проповедника. Тот за эти годы окончательно определился и показал свою сущность. Долгое время бродячий испанец казался Альбрехту просто талантливым оратором, а слухи о преследовании его инквизицией даже вызывали сочувствие. Но последняя новость, полученная на кафедре теологии, не оставляла сомнений: они с Альмой верно поняли этого человека и исходящую от него опасность для просвещения и свободы.

Мерзавец организовал новый монашеский орден, причём абсолютно не похожий на все, существовавшие ранее. Его монахи не собирались отъедаться на продаже индульгенций и бездельничать, читая литании. Испанец навязал им дисциплину строже, чем в регулярной армии, и отдал в прямое услужение папе. Теперь они по первому приказу понтифика будут бросаться, словно волки, всюду, где запахнет ересью. «Папа, наевшись Реформации, решил завести себе янычар», — сказал Альбрехту знакомый кальвинист.

Если честно, новость сильно испугала Альбрехта. Проповедник взлетел слишком высоко. Однако новоиспечённый бакалавр не собирался сдаваться. Не случайно же судьба сводила его с Мюнцером, Кальвином, Лютером? Чёрт возьми, ведь именно он разжёг огонь для папской буллы, проклинающей профессора, почти двадцать лет назад! И предчувствие великого, которое живёт в нём все эти годы, разве оно ничего не значит?

К тому же бакалавру до изумления надоела вдовушка, но сбегать без предупреждения не хотелось. А тут образовался отличный повод.

Разумеется, Фромбергер не рассказывал ей о проповеднике. Он представил дело так, будто едет в Рим на диспут, участие в котором необходимо молодому бакалавру для «дальнейшего, весьма успешного плодоношения на научной ниве». Зная дотошность вдовушки, он даже навёл справки о римских богословах и записал их имена. Однако «кумушка» не стала учинять допросов. Благосклонно чмокнув помощника по хозяйству в нос, она разрешила:

— Езжай, котёночек, только не шали. Чтоб римской грязи мне в дом не привозил.

— Ну какая грязь, козочка моя искромётная? — изобразил крайнее удивление бакалавр. — В Риме улицы мощены не хуже парижских, да к тому же...

— Дитятю-то из себя не строй! — оборвала вдова. — Рим иначе как вавилонской блудницей, уже и не зовут. Говорят, там на каждом углу девки стоят да новая срамная болезнь повсюду ходит.

— Вот зря ты меня всегда перебиваешь, моя строгая проказница! — тут же отозвался Альбрехт. — Я же хотел сказать: у меня там и времени-то не найдётся ходить по улицам.

Вдова поспешила печь пироги в дорогу, бакалавр же задумался. Про слишком вольные римские нравы он слышал ещё от Лютера в Виттенберге. В юности мечтал совершить паломничество в Вечный город, дабы вкусить прекрасного воздуха свободы. Теперь, набравшись опыта, он ожидал найти в Риме только продажную любовь, высокие цены и множество опасностей.