Килограммов пять, не меньше…

Мне удалось встать на колени… рядом зашевелился Араб. Я помог ему повернуться, он закашлялся, сплюнул. Все было покрыто мелкой, серой пылью, как пеплом. Выли сигналки — но их звук раздавался как за километр. Криков людей и вовсе не было слышно.

Я потряс Араба за плечо.

— Цел?

— Да! — крикнул в ответ он. Он смешно разевал рот, а слышно его было совсем плохо.

— Уходим отсюда! Уходим!

Помогая друг другу, мы поднялись на ноги и побрели прочь…

Вечером Радио Кабула сообщило о том, что во время полицейских учений в толпу удалось проникнуть смертнику, который подорвал взрывное устройство. В результате этого погибли шестнадцать полицейских и сорок гражданских лиц. Случившееся назвали самым кровавым терактом в Кабуле за последние три года. Среди погибших оказался начальник пятого отдела в кабульском полицейском управлении, полковник Ага со своим советником, ротмистром жандармской службы Балуевским.

Ни слова правды — кроме количества погибших — в этом сообщении не было.

Полковник Раджаб чувствовал себя так, как чувствует себя охотничья собака на гоне. Все-таки он был неплохим полицейским псом, натасканным. А враг был рядом, он это чувствовал…

Утром поднявшиеся беспилотники почти сразу обнаружили машину, она стояла рядом с одним из укреплений, которые возвели русские караванщики — караван-сараем это было нельзя назвать, настоящая джанги, то есть полевая крепость, даже построенная по афганским правилам фортификации[92]. Не надо быть большого ума, чтобы догадаться, что русист укрылся тут. Возможно, он ранен.

Вот только была небольшая проблемка.

Машину обыскали, нашли там гору оружия, снаряженные магазины, гранаты. Полковник признал машину своей и с тем пошел со своими людьми к главному входу, дабы обыскать крепость и найти скрывающегося русиста.

Только его в крепость не пустили.

Сначала он не поверил в это. Его, полковника королевской полиции, не пускают! Потом он пришел в ярость. Потом он увидел пламегаситель пулемета «ДШК», направленного прямо на вход из бетонного капонира, и ярость его поугасла. Он только приказал пригласить старшего по званию, чтобы разобраться с ним.

Старший по званию оказался почти неотличим от афганского «непримиримого» времен мятежа. Голый, выскобленный опасной бритвой череп, длинная борода с седой полосой посередине, бронежилет на голое тело и штаны, подвернутые до середины голени, как это делают «соблюдающие» — чтобы шайтаны не цеплялись. Вот только тут причина, скорее всего, была другая, и заключалась она в том, что этот бородач передвигался по территории крепости на… велосипеде. Обычном хромированном велосипеде самого мирного вида, с которым он подкатил к прикрывавшему проход в крепость блокпосту. Коротко переговорив с дежурной сменой, вышел к афганцам.

— Салам алейкум.

— Ва алейкум, аскер, — сдерживаясь, начал полковник, — мне и моим людям нужно пройти в крепость.

— Зачем?

— Там может скрываться опасный преступник. Он бросил машину у вашей крепости.

Бородач покачал головой:

— Не может. Чужих сюда не пускаем. А ордер… бумага какая есть…

Полковник начал закипать:

— Ты смеешь не пускать меня, представителя власти?

Бородач провел руками по лицу, примерно так, как это делают мусульмане во время намаза.

— Мы люди мирные, сарбоз… — сказал он, употребив совсем не уважительную форму обращения к офицеру (как к простому солдату), — и вольные. Нам здесь еще ваш король разрешал торговать и крепости строить, за долю малую. Землю эту дал. А на нашей земле мы сами себе власть. Даже Белый царь нам вольность даровал, в нашей земле мы сами себе и полиция и армия. А потому если кого ищешь — скажи кого, я поищу. Или иди, добрый человек, отсюда. По-доброму…

Минут через десять вернулась группа, которую полковник послал проверить секретную точку в окрестностях Кабула. Там они не нашли ничего, кроме пустого дома и трех трупов. Двоих застреленных и задушенного…

Следующее унижение полковнику пришлось испытать через полчаса, когда он остановил колонну русских машин, идущую к Кабулу.

У них были машины, вооруженные пулеметами, но это русских не испугало. Один из афганских полицейских полез в машину и получил такой удар, что сейчас стоял у своей машины, сплевывая кровь из разбитого рта. А напротив полковника стоял невысокий, но крепкий, чисто выбритый русский с голой как шар, загорелой головой и в неприметной русской армейской одежде — однотонной, цвета среднего между белым, бурым и, наверное… зеленым.

— В связи с обострением оперативной обстановки мы проводим сплошной досмотр транспорта на дороге…

— Обострение бывает у поноса, — нехорошо ответил русский водитель, — тебе чего надо, рафик? Долю малую, что ли?

— Нам надо обыскать машины, — упрямо повторил полковник и как бы невзначай скосил взгляд на стоящий рядом пикап с пулеметом, смотрящим на колонну.

— Туда глянь… — показал водитель вправо.

Полковник посмотрел в сторону крепости — и понял, что допустил очередную ошибку. Не надо было выставлять пост в нескольких сотнях метров от крепости. Просто он хотел контролировать и крепость, и транспорт — а вышло совсем по-другому. Теперь на земляном валу крепости льдисто поблескивали солнечные зайчики, как от кусочков слюды в афганских горах — вот только это явно была не слюда…

— Усек, бача? — спросил русский водитель. — Ты берега не теряй. Лучше своих аллахакбаров по горам поищи, а не на дороге шакаль. А нас пусти, мы спешим. Пока греха не вышло…

— Слушаюсь, эфенди генерал. Так точно…

К обеду все стало и вовсе хуже некуда. Досматривать себя русские не давали, а на этой дороге и были в основном одни русские. Северный маршрут, если хочешь сшибить денег, надо идти на восточный или на южный, от Кандагара — там денег дадут. А тут… какие деньги.

Полицейские злились.

Потом позвонили из присутствия генерала Хисамутдина, сначала пришлось переговорить с помощником генерала, а потом и с самим генералом, изволившим взять трубку. Генерал орал так, что уши закладывало. Он спрашивал, какого дьявола полковник с его людьми делает на баграмской дороге, хотя его зона ответственности — Большой Кабул. Так как у полковника не было никакого письменного приказа ни от русских, ни от кого другого, возразить он ничего не мог. Прооравшись, генерал приказал возвращаться.