у нас без недостатков, доказывал он на заседании парткома. Нужно подумать, прикинуть, что в человеке перевешивает, что в нем главное — плохое или хорошее? Специалист Соловьев отличный, каких поискать, прошел все ступеньки от подручного кузнеца до старшего мастера. Учился, работал, от трудностей не прятался, за чужими спинами не укрывался. А есть руководители, которые норовят на старом багаже далеко уехать...

«Неужели ошибся в человеке? — с горечью и обидой думал Захар Михалыч, прислушиваясь, не прозвенит ли в прихожей звонок — надеялся, что Пал Палыч просто запаздывает. — Это же получается, что лет пятнадцать знал человека, а так и не узнал!..»

Гости шумно и весело рассаживались по местам. Молодые придумали (Антипов не одобрял этого) разложить под тарелки бумажки с номерами и такие же бумажки тянули из шапки: кто какой номер вытащил, тот туда и садился. И еще под тарелками же были подложены шутейные записки с разными пожеланиями — это-то более всего и не нравилось Захару Михалычу.

Жене Иващенки попалась записка с таким советом: «Гляди в оба!» Она, может, и не приняла этого всерьез, смеялась со всеми вместе и шутя грозила мужу, а кто работал с ним, те знали, что Борис Петрович — большой дока по части женского пола. Уж никакой смазливой бабенки мимо себя не пропустит, непременно подкатится со своими прибаутками. Смешное пожелание досталось и Анне Тихоновне — «Пей, да дело разумей!», а она и в рот не брала ни вина, ни водки. Директор завода тянул номерок последним, и в записке под его тарелкой было написано: «Что посеешь, то и пожнешь».

— Поистине! — громко смеялся он. — Не в бровь, а в глаз!.. Неделю тому назад я посеял свое несогласие с мнением заместителя наркома, а вчера, товарищи, пожал строгий выговор!

— Будем надеяться, что не последний, — под общий хохот сказал Иващенко.

— Где там! — ответил директор весело. — Последний, наверно, объявят за то, что умру в конце квартала!..

— Большой ты оптимист, Геннадий Федорович, — заметил Сивов.

— А что делать, Андрей Павлович? По последним данным, оптимисты живут в среднем на семь с половиной лет дольше пессимистов.

— Тогда я вступаю в оптимисты! — Сивов поднял руку и, обращаясь к Анне Тихоновне, сказал: — Поскольку вы сегодня взвалили на себя тяжкое бремя хозяйки этого дома, просим первый тост!

Все захлопали дружно, Анна Тихоновна смущенно поднялась.

— Что говорить, дорогие гости?.. — Она взяла рюмку. — Людям всегда, во все времена не хватало счастья. Пусть нашим молодым достанется его хоть капельку больше, чем приходится в среднем на одного человека...

Опять все захлопали и кто-то даже выкрикнул «браво!».

— За счастье молодых, за их прекрасное будущее! — высоко поднимая рюмку, сказала Анна Тихоновна. — Живите, дети, в любви и согласии, побольше детей рожайте, потому что — поверьте мне — без них жизнь не в жизнь и радость не в радость!

Молодые покраснели оба.

— Горько! — сказал директор.

— Горько!.. Горько!.. — закричали гости со всех сторон.

Радостно сделалось Антипову, приятно ему было смотреть на дочь, какая она красивая и счастливая, но и грустно тоже, — нет за свадебным, праздничным столом ни матери, ни Михаила, который тоже порадовался бы за сестренку, как и положено старшему брату... И про невестку не забыл Захар Михалыч, и ее он хотел бы видеть здесь, среди веселья, шумных тостов и поздравлений молодым. Вдвоем, что ли, они остались с Клавдией?.. Нет, еще есть внучка-несмышленыш. И грешно, нехорошо подумалось вдруг, что пусть, может, вовсе не возвращается Татьяна. Пусть живет себе, как ей хочется, а их не трогает и Наташку не отнимает. Зачем она ей?.. Внучка и не вспоминает мать, только когда к разговору придется...

Однако и ругал себя Антипов за неподобающие, чуждые доброте и состраданию мысли, гнал прочь, потому что не имел права даже в мыслях чужой жизнью распоряжаться. У каждого должна быть личная жизнь, и слава богу, если Татьяна нашла порядочного человека. Не зря говорится: живым — жить.

Встал Костриков.

— Не всех, кто сидит за этим хлебосольным столом, я знаю в лицо, — оглядевшись, сказал он. — Не все, значит, и меня знают. Ну, это не важно... Главное, что у Антиповых за столом худых людей не бывает. А хотел я обратиться со словом напутственным к нашему жениху... — Григорий Пантелеич повернулся к молодым. — Ты, сынок... Уж извини, что так называю тебя... Ты стал сегодня полноправным членом семьи особенной, всеми уважаемой, не побоюсь сказать — выдающейся семьи!.. О людях этих — о невесте твоей, о ее отце — ни друг, ни враг плохого не посмеет сказать. Помни это! Мы тоже не лыком шиты, толк в людях знаем и кто из себя что представляет. Прошу тебя: не положи и малого пятнышка на семью, в которую вошел, поддержи ее славу, авторитет, за то и тебе будет хвала и честь!..

Костриков, отерев пот со лба, сел, но тотчас вскочил Иващенко — он был хорошенько выпивши, благо жена оказалась на другом конце стола и некому было одернуть.

— Целиком и полностью присоединяю свое мнение к словам Григория Пантелеевича. Он, как говорится, выразил мысли всех, кто знает Антиповых. А их знает весь завод!.. Я предлагаю выпить за нашего дорогого Захара Михайловича и его жену Галину Ивановну, которой, к глубокому сожалению, сегодня нет среди нас... — Он вздохнул. — И еще предлагаю почтить память этой замечательной женщины, матери...

В молчании гости постояли с минуту, в молчании же и выпили за родителей невесты.

Не очень-то Антипов любил выслушивать речи в свой адрес, но был благодарен искренне Иващенке за его слова и почувствовал, как по щеке скатилась слеза. Слава богу еще, что хоть никто не обратил на это внимания...

Поднялся Анатолий. Клава снизу вверх смотрела на него, не скрывая своей любви к нему и радости.

— Спасибо вам, Григорий Пантелеич, и вам, Борис Петрович, за пожелания. Всем спасибо, что пришли на нашу свадьбу! Это я и от имени невесты говорю... — Клава кивнула, а он поклонился. — Обещаю, что буду достойным членом этой семьи.

Директор постучал пальцем по циферблату наручных часов, показывая Захару Михалычу, что у него