техникуме разве Анатолий сам не принимал участия в подобных розыгрышах?.. Сколько угодно. И классную доску чесноком натирали, и швабру к двери приставляли, а однажды — Анатолий придумал — учителю математики галоши к полу прибили. Он как-то ловко умел надевать галоши, влезал в них не передвигая ногами, а потом сразу шагал. В тот раз носом в стенку уткнулся, а могло быть и хуже... Но самое смешное, когда директорский кабинет снаружи на ключ закрыли. Он забыл ключ в двери, его тихонько повернули, а директор не смог выйти из кабинета и не пришел на урок — он преподавал историю. Все ждали последующего разбора, следствия, но обошлось тихо и мирно, если не брать во внимание «неудов», которые на другом уроке директор понаставлял, спрашивая пропущенный материал.

Воспоминания из собственного детства окончательно успокоили Анатолия. Нет, говорил он себе, не случилось решительно ничего особенного, не стоит и внимания обращать. Тем более нельзя показать, что обиделся, запомнил. Этого от него и ждут ребята, на это и рассчитывал Гоша, как когда-то ждали и рассчитывали учащиеся девятого класса «Г».

А пока Анатолий осваивался, «входил в курс». Начальник цеха первые дни — самые главные и самые трудные, когда человек оказывается в новом коллективе, среди незнакомых людей, — не досаждал ни излишней опекой, ни расспросами, и это помогало в работе, потому что давало возможность увидеть все, что нужно, своими глазами, разобраться в обстановке без подсказок со стороны. И дельный совет, и своевременная вроде бы подсказка не всегда бывают полезными, приучая к мысли, что любую ошибку всегда можно исправить при помощи других. В том и состоял расчет Кузнецова: пусть Антипов-младший — это имя впоследствии прочно останется с Анатолием — привыкает к самостоятельности, а если водить за ручку, тыкать, как котенка в блюдце с молоком, туда-сюда, не трудно навсегда отучить человека думать, ориентироваться в сложной обстановке и принимать точные, единственно верные решения, рисковать, наконец, без чего невозможна и часто бесполезна любая деятельность. Она становится видимостью деятельности, пародией на нее. Хороший ли он был начальник цеха, плохой ли, но не любил снисходительности, которая, так считал Кузнецов, оборачивается недоверием...

Надо сказать, что Анатолий быстро освоился, привык к работе, к людям, в том числе и к «детскому саду». Старые рабочие, хоть и не много их было, вскорости называли его уже Модестовичем. Значит, признали, приняли в коллектив.

А это — самое главное, понимал он. Остальное, как говорит Захар Михалыч, образуется.

ГЛАВА XXI

Как-то в выходной, в солнечный и теплый апрельский день, Антипов наконец собрался на кладбище. Могилы родителей — его и жены — пришли, должно быть, в беспорядок. Похоронены старики недалеко друг от друга, на одной аллее. При жизни, сколько помнит Захар Михалыч, мать не жаловала семейство будущей его жены и, если б не умерла раньше, противилась бы женитьбе, это точно. Получилось так, что мать оказалась права в своей неприязни, но все это было давно, и он не держал зла на тестя с тещей. У каждого, рассуждал теперь, жизнь своим порядком складывается, а в то далекое, смутное время не легко было разобраться и понять, где истина. Вообще не всем это дано.

Ошибся он: могила тестя и тещи была в полном порядке, кто-то за ней присматривал...

А вот на могиле его родителей рыжела прошлогодняя трава. Захар Михалыч взрыхлил землю, принес от реки песку, аккуратно уложил дерн. Пора бы подновить и ограду: краска облупилась, на голых местах выступила ржавчина. А только где ее достать нынче, краску?.. Придется опять ехать на барахолку, хотя и не хочется. Однако забота о мертвых, считал он, святая забота живых.

Размышляя, Антипов медленно шел по кладбищу. Останавливался, где были похоронены знакомые, товарищи, разговаривал с ними, точно они могли услышать его и ответить, думал: «Вот жили люди... Работали, любили, ссорились, не без того, но — жили же, жили!.. И больше нет их, как если бы и не было никогда. Интересная все-таки штука, жизнь. Ведь что получается?.. А получается, что человек рождается на свет, чтобы умереть, и лишь между этими двумя... делами как-то помещается все остальное, что заботило людей, вызывало досаду, гнев, к чему они стремились, во имя чего боролись...»

Грустно, неспокойно было ему от этих непривычных мыслей, потому что рано или поздно — наверно, и скоро уже — положат и его в могилу рядом с родителями, и кто-то, проходя мимо, может, вспомнит, что жил такой Захар Михалыч Антипов, ходил по земле, работал, а может, и не обратит внимания, занятый своими хлопотами...

Нет, он не боялся смерти. Не испытывал страха перед нею, и не понимал, что смена поколений — рождение одних и смерть других — является едва ли не самым разумным и важным законом природы, ее наивысшим достижением, первоосновой и фундаментом развития, эволюции человечества. Однако хорошо понимал другое: смерть — не простая неизбежность, против которой бессилен человек. Смерть приходит как избавление, как желанный отдых, когда является необоримая усталость. Конечно, если она наступает в свой срок, когда человек сделал все, что задумал, что сумел и должен был сделать на земле...

Но, бродя по дорожкам кладбища, Антипов видел и могилы людей, ушедших раньше срока. Щемящее чувство тоски охватило его, когда он вдруг представил лежащим в неведомой могиле сына своего, Михаила... И думал он, что когда-нибудь поставят один общий огромный памятник всем погибшим, поставят на таком месте, чтобы видно его было за десятки, за сотни верст, как ставили прежде монастыри и церкви, и люди — живые — будут приходить к памятнику и кланяться низко героям известным и неизвестным, ибо нет ничего святее, прекраснее, чем отдать свою жизнь за Родину, за Россию, за ее будущее счастье и процветание...

Устал Антипов. Очень устал, особенно за последние годы. И не в том дело, что тяжелая работа или семейные трудности надломили его, согнули... Теперь-то, отработав без малого сорок лет, он понял, что не только работа дает смысл жизни. Нет, не только.

Было время, он был нужен жене, сыну, дочери. Осталась одна Клавдия. А с ним ли она?.. У нее появились свои заботы и хлопоты, свои маленькие и большие тайны. Все это правильно, потому что и это наполняет жизнь, делает ее не пустой, но горько то, как иногда замечал Антипов, что он как бы