гирлянды из треугольных флажков и уже включенная иллюминация. Блины, чай, кофе, пряники, сладкие трубочки, горячий сбитень, музыка. Праздник!

Женьке очень хотелось прокатиться именно здесь, на Красной площади. Ей почему-то казалось, что здесь кататься будет совершенно по-другому. И она даже знала почему – в этом месте совсем особенное настроение. Сказочно-детско-радостное.

А очередь на каток оказалась огромной. Женька, обозревая длинный хвост страждущих, приготовилась к долгому стоянию. Но если у человека в жизни наметилась белая полоса, то все решается само собой. Как только они с Даном пристроились в конец очереди, ее тут же задел проходивший мимо мужчина.

– Простите, – сразу извинился он.

Женя обернулась и узнала этого высокого человека в черной вязаной шапке.

– Лев Ярославович! Здравствуйте!

– Женя? Ты как тут?

– Да вот… пришли покататься, – она указала рукой на Дана.

– Правильно сделали, – проговорил Лев Ярославович, – знаешь что, пошли со мной.

И Лев Ярославович Циммерман, в прошлом известный фигурист, а ныне устроитель грандиозных ледовых шоу, повел Женю за собой. Женя же взяла за руку Дана, и вот таким хороводом они достигли катка.

– Понимаешь, – говорил по дороге Циммерман, протискиваясь между стоявших плотной толпой людей, – у меня здесь назначена съемка, попросили рассказать про планируемые выступления на открытом льду. Хорошо бы еще показать кого-нибудь из фигуристов, но мои сейчас только заканчивают спектакль в «Лужниках». А тут ты. Повертишься перед камерой? Квалификацию не потеряла?

– Нет, конечно.

Она знала, чувствовала, что ехать надо именно сюда! От возможности покружиться на коньках перед Львом Циммерманом, доказать ему и всем остальным, что находится в прекрасной форме, в голове зашумело почти так же, как после выпитого шампанского.

Оператор и журналист Циммермана уже ждали. Женька начала быстро переобуваться.

– Ты не торопись, – сказала она Дану. – Сюжет все равно за пять минут не снимут. Я пока проедусь туда-сюда.

И от избытка чувств Женя поцеловала его в нос.

Сколько раз она шнуровала ботинки – не сосчитать. Наверное, миллион, а может, и больше. Руки привычно затягивали шнурки. Сейчас, сейчас… еще чуть-чуть… И можно подниматься на ноги, и снимать чехлы, и ступать на лед.

Лев Циммерман что-то рассказывал журналистке – на вид ровеснице Жени, а когда обернулся и увидел ее, скомандовал:

– Можем начинать.

Уголок катка освободили для съемки. И Женька, набирая скорость, делала простейшие дорожки шагов и вращения. А потом, оглянувшись, заметила Дана. Смотришь? Смотри. Таких, как я, у тебя не было, ковбой. И не будет.

Сюжет сняли быстро. Оператор закончил свою работу и стал убирать камеру, а Циммерман окликнул Женю.

– Ты молодец, – сказал он.

Почему-то эта похвала показалась Жене очень важной. Она даже почувствовала, что краснеет.

– Ты сейчас где?

– Тренирую детей у Людмилы Борисовны.

– И как они?

– Есть талантливые. Осенью ездила с двумя девочками в Питер. Ставила им программы.

– Это хорошо, – ответил Циммерман. – Это хорошо, Женя, что ты не потерялась. Жизнь спортом не заканчивается.

Он знал, о чем говорил. Он был как раз тем самым неудачником Олимпиады, который, уйдя из спорта, сумел достичь гораздо большего.

– С Новым годом, – сказал Циммерман Жене на прощанье.

– С Новым годом, – ответила она.

Дан подъехал, когда Лев Ярославович ушел. Судя по тому, как он катил, – и правда с детства не стоял на коньках. Женька обозвала его медведем. Они ездили, держась за руки, вдоль бортика, а когда Дан все же споткнулся и оба упали, Женька хохотала, не в силах подняться. Она лежала на Дане, обзывалась, собиралась отдать его в цирк, где и не таких учат, и была абсолютно счастлива. Из динамиков раздавалось: «Может, ты на свете лучше всех, только сразу это не поймешь…», а Дан грозился ее наказать за оскорбление собственной личности, потому что на медведя он совсем не похож. С темного неба падал снег, у Дана были теплые губы, только что Женю снимала камера, и сам Лев Циммерман поздравил ее с Новым годом.

– Вставай, бедолага.

– Не могу. На мне лежит хохочущая девушка. И по ходу, ей нравится целоваться.

Кое-как они все же поднялись и, продолжая держаться за руки, прокатались целый час, а потом у Дана с непривычки начали болеть ноги, и Женя сказала, что для первого раза достаточно.

– Но ты мне должен блин с чаем!

– Вымогательница!

Они ели горячие блины, смотрели на карусель, попросили прохожего сфотографировать их около Винни-Пуха и Пятачка, и эту фотографию Женька сразу же отправила Ариадне.

Женя: Я решила приобщить Дана к катанию на коньках, но пока перспективы не очень.

Подруга ответила, когда Женя с Даном сидели уже в кафе на Никольской, заказав себе по тарелке горячего борща.

Ариадна: Ты его научишь, я знаю. Ты же тренер.

Женя: Ты вернулась?

Ариадна: Да.

Женя: Как прошел Новый год? Все хорошо?

Ариадна: Все плохо.

Она так и знала! Марк этот непонятный, компания малознакомая. А Ариадна – мечтательница, придумала себе заранее всякую романтику. Старые школьные влюбленности до добра не доводят.

Женя: Я завтра к тебе приеду. Не раскисай!

4

Соня взяла такси и уехала, поцеловав Марка на прощанье. В принципе, он получил то, что хотел. Он и Новый год встречать за город, пожалуй, за этим поехал.

Если в офисе Соня казалась недоступной, то там… чуть ли не сама прыгнула к Марку в постель. Штучкой, как выяснилось, Соня была горячей, только вау-эффекта от данного факта почему-то не случилось. Ну, секс, ну, круто… А дальше что?

После возвращения в Москву она как-то дала понять, что домой не торопится, там родители. Хотелось бы продлить праздник. Марк не возражал. Только к вечеру Соня стала его раздражать.

– Не, ну пирожки были зачетные, – она лежала голая на его кровати и почему-то казалась совершенно бесстыдной. Наверное, она такой и была. – Что еще Антон нашел в этой чудной? Ты для Антона ее, что ли, привозил?

– Угу, – кивнул головой Марк.

Рассказывать Соне про занятия с детьми не хотелось совершенно. И кто сказал, что Ариадна чудная? Просто… своеобразная немного. Марк уже забыл, что совсем недавно сам считал бывшую одноклассницу по меньшей мере странной. Выслушивать же подобное от Сони оказалось почему-то неприятно. А еще ему очень хотелось сказать ей: «Прикройся». И вот это было уже совсем необъяснимо. С каких это пор Марку перестали нравиться голые девушки? Да еще такие красивые. Может, дело в том, что он потерял к Соне интерес? Переспал, повторил, было классно и… все?

«Приплыли», – сказал Марк сам себе, а вслух спросил:

– Пива хочешь?

Почему-то показалось, что она откажется. Но