Если мы с тобой пригласим Кхуши на ужин или приведем ее к нашему колодцу, чтобы она сама набрала воды, тебе, конечно, полегчает, ты будешь чувствовать себя хорошей. Но другие за это отомстят, и не тебе, а Кхуши. Они придут к ней, изобьют ее, сожгут ее дом… Несколько лет назад местная девушка вышла замуж за какого-то врача из Ахмадабада, помнишь? Свадьбу сыграли за несколько деревень от нас и пригласили семью далитов, потому что невеста с детства дружила с их дочкой. Вскоре после этого люди из высших каст избили эту семью за то, что они ели со всеми за одним столом. Мужчине-далиту намотали на руки тряпки, смоченные бензином, и подожгли. Его жену и дочь изнасиловали. – Салони тяжело сглотнула. – Это неправильно. Я знаю, что это неправильно, и ты тоже знаешь. Так не должно быть. Но каковы бы ни были твои намерения, имей в виду, что у твоих идей могут быть последствия, которые ты даже представить себе не можешь заранее.

Пока Салони платила за эпиляцию, Гита пыталась подняться с низкого стула, и это заняло у нее больше времени, чем хотелось бы. Колени затекли и противно ныли – не то чтобы это было больно, но затрудняло движения.

На обратном пути к деревне Гита сказала:

– А почему мы не можем установить новые правила? Ты же у нас заседаешь в панчаяте!

Салони помотала головой:

– Я там заседаю, потому что правительство обязало включать в составы панчаятов женщин. В принудительном порядке. Мой свекор позаботился о том, чтобы именно меня избрали в совет, потому что решил, что ему пригодится лишний голос на заседаниях по его инициативам. В большинстве случаев меня даже не предупреждают об очередном собрании.

– У тебя больше влияния, чем ты думаешь. Помню, два года назад ты еще даже в совете не была, но когда все его члены решили проголосовать за убийство чести[142] по делу одной девушки, ты убедила их изменить мнение.

Салони язвительно фыркнула:

– Да уж, и семья той девушки разорилась, пытаясь выплатить штраф, наложенный панчаятом. Никому я своим заступничеством не помогла. К тому же ее помолвку отменили, так зачем все это было нужно?

– Та девушка жива только благодаря тебе! И еще. Помнишь, что ты сказала о Прити? Если деревенские начнут ее гнобить из-за того, что она вдова, они будут иметь дело с нами. Вот это и есть влияние, это и есть сила, Салони. И мы должны это использовать.

Они свернули с шоссе на ухабистую деревенскую дорогу, и скутер затрясло так, что у женщин заклацали зубы.

– Как использовать?

Салони припарковалась у своего дома, поставив скутер на подножку. Пока Гита слезала с него, на нее снизошло вдоховение. Она радостно пощелкала пальцами:

– Мы можем выдать твою дочь за сына Кхуши!

Салони размотала скрывавшую пол-лица дупатту, и Гита обнаружила, что лицо у нее крайне сердитое.

– Апарне пять лет, Гита! Принадлежность к неприкасаемым нельзя отменить браком с брахманом! И может, мы все-таки сначала займемся решением более актуальных проблем? Сама знаешь каких! А потом уж, Ганди, можно будет «изменить самих себя, чтобы и мир вокруг изменился»!

Гита засмеялась:

– Точно Ганди? Ты уверена, что это изречение не Триведи придумал?

Салони тоже весело расхохоталась:

– Какая ж ты язва! Боже! А обычно все обвиняют в этом меня.

– Когда следующее заседание панчаята?

Она пожала плечами:

– Без понятия, но я спрошу у Саурабха.

– Хорошо. Кажется, у меня есть идея. Если нам удастся добиться для Кхуши места в совете…

– Гита, даже не мечтай. Кастовая система стара, как Индия, а мы, ко всему прочему, еще и женщины, если ты забыла.

– А что ты там говорила про «исполнителей кармической воли»? Ты недооцениваешь деревни. В городах вечно происходят какие-нибудь замесы, индуисты и мусульмане идут стенка на стенку, убивают друг друга, а у нас ничего подобного нет, правда же? Если мы можем уладить религиозные противоречия, значит, и с кастами должно получиться.

Салони торжествующе подбоченилась.

– О-о-о, – протянула она, – теперь понятно, откуда эта проповедь о вселенском равенстве! Нам в деревне нужны мир и благодать, чтобы никто не крякнул, когда ты с Каремом… – Она выпятила губы и три раза чмокнула воздух.

– Фу, как по́шло! – возмутилась Гита.

– По́шло?! Тебе что, пять лет? Это не по́шло, это секси! – пропела Салони, и английское словечко прозвучало так порнографически, что Гита испуганно огляделась – не услышал ли кто чужой.

– Всё, я пошла, – отрезала она.

– К Каремчику?

– Заткнись.

– Да я же просто пошутила.

– Мне не нравятся твои шутки.

– А мне не нравишься ты!

Это был один из немногих киношных диалогов, которые Гита знала на английском, как и все, – он оставался популярным, хотя фильм «Куч куч хота хай»[143] вышел уже давно. Незадолго до своей свадьбы Гита посмотрела его в кинотеатре. Она ходила туда с Салони вопреки протестам Рамеша. Отношения у них тогда уже были напряженные, но фильм поставил обоих в патовую ситуацию: нельзя же было затевать открытую перебранку в зрительном зале. В итоге фильм понравился им обеим – как и всей Индии, и по молчаливому соглашению на обратном пути Гита и Салони не заговаривали ни о свадьбе, ни о Рамеше. Они все же заспорили, но о кино – о том, насколько реалистичным можно назвать поворот сюжета, когда бывший любовник возвращается сразу после того, как уходит главный герой, и после этой перепалки разошлись, хором пробормотав на прощание что-то вроде «до скорой встречи», а встреча состоялась через годы.

Зато теперь они с Салони снова нашли друг друга. Салони и Карем стали для Гиты островками спасения в разбушевавшемся вокруг море дерьма, в котором волнами на нее накатывали убийства, изнасилования, шантаж, и Гита время от времени выныривала у этих островков с чувством облегчения, не сказать счастья. За долгие годы она свыклась с одиночеством, и оно было теперь для нее как парализованная рука – тяжелое и бесполезное бремя, но при этом часть ее тела. Она таскала обременительный отросток с собой повсюду, не могла от него избавиться, хоть это и означало дополнительную нагрузку, которая приходилась на другие конечности. И вдруг оказалось, что паралич проходит, рука действует в тандеме с другой, ее можно использовать, она уже почти не мешает. Гита поймала себя на том, что насвистывает, а в следующую секунду замолкла и резко замерла, потому что увидела, кто ждет ее на крыльце.

Рамеш никогда не был таким уж привлекательным мужчиной, и сейчас, когда он встал со ступеньки ей навстречу, Гита подумала, что многое изменилось за прошедшие пять лет, но этот факт остался неоспоримым.

23

Рамеш ей улыбался. Взгляд его был рассеянным, смотрел он куда-то вбок и руку протянул левее Гиты.

– Гита? Я знал, что это ты. Как