Вскоре устроили первый привал. Лошадей разнуздали, покормили овсом и пустили на луга, за которыми в какой-нибудь четверти мили простирались голые смешанные леса. Наскоро перекусили, размялись немного, походив по желтой прошлогодней траве, поделились друг с другом путевыми впечатлениями, навеянными упоительно чистым воздухом, и тронулись дальше, решив заночевать в Сансе.

Однако, проехав еще три часа, решили остановиться, так и не добравшись до Сансе. Зато здесь находилось озеро, к берегам которого лепились маленькие деревенские домики. Лучшего места было не найти. В приближающихся сумерках принялись ставить палатки и разводить костры. Все, кто был в экипажах, вновь вышли и принялись разминать затекшие члены.

Дети, освободившись, наконец, от постоянной опеки королевы-матери и своих наставников, поспешили уединиться и собрались все вместе на лужайке, окруженной зарослями невысоких кустарников и двумя большими раскидистыми дубами. Бовуа развел костер и принялся печь яблоки. Они внимательно наблюдали за его действиями, гадая, что же из всего этого получится, каковы будут яблоки на вкус.

Это были, прежде всего, четыре Генриха. Первый — Генрих Гиз, сын главнокомандующего французской армией Франциска Гиза, убитого Польтро де Мере под стенами Орлеана, племянник ныне здравствующего кардинала Карла Лотарингского. Он навсегда останется в памяти народа как борец против хилого и неугодного короля, как организатор и идейный вдохновитель Варфоломеевской ночи, а затем Лиги, как человек, всю жизнь посвятивший борьбе с протестантским движением, неутомимо и беспощадно резавший и душивший гугенотов, как мученик, павший от руки злодея — последнего Валуа. Ему тринадцать лет.

Второй — Генрих Анжуйский, старший брат правящего монарха; через несколько лет он станет королем Франции. Ему было сейчас двенадцать лет. Этот оставит о себе незавидную память и прослывет во всех умах как никчемный, распутный, недалекий, легкомысленный монарх, который довел страну до полного морального и физического истощения.

Следующий — Генрих Конде. Одиннадцатилетний белокурый мальчик, сын прославленного Людовика Конде, одного из вождей протестантов. Всю свою недолгую жизнь посвятил борьбе с католицизмом, принимал участие во всех войнах за веру, начиная с Жарнака, всегда был непримиримым врагом герцога Гиза, ко всему тому отличался благородством, хотя и прослыл дамским волокитой и чревоугодником под стать своему отцу.

И, наконец, Генрих Беарнский, принц Наваррский, которому, пожалуй, стоит уделить немного больше внимания, хотя мы с ним уже и встречались. Этот всю свою жизнь, начиная с 15-летнего возраста (сейчас ему десять), менял любовниц ежегодно по нескольку штук, был женат два раза, имел уйму незаконнорожденных детей. Став королем Франции, удвоил усилия на этом поприще. Вождь гугенотов, непримиримый враг папства, испанского короля и Екатерины Медичи, включая сюда и Генриха Гиза со всем его Лотарингским семейством. Провел массу сражений с католиками, выйдя из которых победителем, занял трон французских королей.

Он был потомком младшей ветви короля Людовика Святого. Его генеалогические корни восходят к Роберту де Клермону, шестому сыну и десятому ребенку Людовика, и его жене Беатрис. К этой младшей ветви королевского дома Бурбонов, родственной старшей ветви Валуа и имеющей законное право на престолонаследие в случае прекращения рода Валуа, принадлежал два века спустя дед Генриха IV Карл Бурбонский, от брака с которым Франсуаза Алансонская родила в 1518 году сына Антуана, будущего отца Генриха. Их пятым ребенком был сын Людовик, принц Конде. Он и являлся отцом нашему юному Генриху Конде, а Генрих Наваррский, в свою очередь, являлся сыном Антуана де Бурбона. Таким образом, оба юных Генриха были принцами королевской крови и двоюродными братьями, и оба могли претендовать на французский престол в случае смерти потомков дома Валуа, принцы которого также являлись их двоюродными братьями, поскольку король Французский Генрих II и Жанна Д'Альбре, мать Генриха IV, были двоюродным братом и сестрой, рожденными от родных брата и сестры Франциска I и Маргариты Наваррской.

Все четверо Генрихов являлись двоюродными братьями и были дружны до той поры, пока были детьми, хотя и случались временами между ними потасовки. Повзрослев, они скрестили мечи на полях сражений каждый за свою веру и стали с тех пор заклятыми врагами.

Еще одним принцем королевской крови был герцог Франсуа Алансонский восьми лет, впоследствии герцог Анжуйский, каковое имя и унес с собой в могилу, так никогда и не став королем. Он сидел здесь же, у костра, и, широко раскрыв глаза, задумчиво глядел на оранжевые язычки пламени, жадно пожиравшие хворост, который они все вместе подкладывали в костер. Этот родился в шкуре хамелеона, в ней и умер. Никогда нельзя было угадать, чего ждать от этого человека, он обманывал и друзей, и врагов, предавал первых и был снисходителен ко вторым, мечтал сорвать корону с головы брата и легко вступал в заговоры как католиков против гугенотов, так и наоборот. Заслужил в народе прозвище «Двуличный Анжу-Алансон».

Сестричка королевских деток, одиннадцатилетняя Маргарита Валуа, находилась здесь же со своими фрейлинами, тремя одногодками. Они развлекались тем, что прыгали через веревку, которую две из них попеременно держали с обоих концов. Об этой персоне следует сказать особо, но вначале несколько слов о всем семействе в целом.

Все королевские сынки и сестренка с ними к тому времени, куда мы перенеслись, были уже порядочными, но еще не совсем законченными ублюдками. Их так воспитали или, вернее, такое воспитание дала им их мать, сама шлюха не из последних, особенно после смерти отца этих деток. Сказывалось итальянское воспитание вольности нравов, привитое ей во Флоренции и унаследованное ею от своих не слишком благовоспитанных предков. Но мало того, что они, ее дети, будучи свидетелями и участниками ежедневных развратных сцен, которые устраивали им их воспитатели, уже похотливыми взглядами начали посматривать друг на друга, они были еще и жестокими, немилосердными выродками, не знавшими жалости ни к человеку, ни к зверю.

Карл вдвоем с Генрихом Анжуйским порой немилосердно хлестал плетьми своих собак, если тем случалось в чем-либо сделать промах. Иногда, если бедное животное начинало огрызаться, возмущенное таким поведением со стороны хозяина, которого оно всегда беззаветно любило, взбешенный Карл хватал шпагу и с пеной у рта и налитыми кровью глазами принимался колоть бедного пса куда попало. А когда тот, униженный и обессиленный, уже не мог оказать никакого сопротивления и полагал, что в следующую минуту хозяин непременно пожалеет его и они вновь помирятся, брат короля Генрих подскакивал и отрезал голову бедному животному под восхищенные возгласы придворных, стоящих рядом, и под одобрительные рукоплескания их матери, поощрявшей такие невинные забавы ее детей.

Страстный любитель охоты, Карл всегда зверел, настигая затравленную добычу и, сам весь в брызгах крови, рубил, резал и кромсал бедного зверя до тех пор, пока от того не оставались жалкие останки. Его оттаскивали, он бился в истерике, брызгая слюной и пеной, падал на землю и катался по гряз оленятам.

Садистским наклонностям обучало королевских детей семейство Гонди: сначала мать, потом ее сын Альбер де Гонди, ставший любовником королевы-матери, которая и сделала его за это наставником своего сына Карла и даровала звание старшего камергера.