– Завтра погода изменится, – говорит Энди. – Сходим сегодня, пока можно. Они нас в прошлый раз приглашали.

– Она не завтра изменится, а сегодня вечером, – возражаю я, почти не слыша себя из-за больной головы и детских воплей.

Дети все пререкаются, и их цвета поднимаются и смешиваются в центре стола. Наверное, радуга над столом мне даже понравилась бы, если бы так не раскалывалась голова.

Мы продолжаем обедать. Я тыкаю в еду, гоняю ее туда-сюда, смотрю на их тарелки, поторапливаю, чтобы поскорее закончили. К себе тянет темная спальня, где никто не будет беспокоить.

– Не стейк это, а подметка, – говорит Джой, но мне совсем не хочется одергивать ее. Я беру ее тарелку и несу в мойку. Тарелка вылетает из рук и с грохотом падает. Все оборачиваются в мою сторону, а в мою голову будто вонзили шуруп: кажется, что сейчас пойдет кровь, я чувствую, что вот-вот упаду в обморок.

– Мам, ты чего? – спрашивает Билли.

Раздается гром, дети притихают и видят в окне вспышку.

– Молния! – радостно вопит Джой и несется к окну.

– Гром! – вторит ей Иззи.

– Бетти тут? – спрашивает Билли.

– Бетти, девочка, домой! – зовет Энди.

Бетти, наша такса, несется скачками, насколько позволяют ее коротенькие ножки. Гром гремит сильнее, дети вопят и орут, а Бетти сначала приостанавливается, а потом кидается в противоположном направлении. Свет в окне кажется багровым. У меня такое чувство, будто молния ударила в голову. Ее сжимает, небо разверзается и обрушивает на нас дождь, большие, тяжелые капли хлещут точно из ведра, за несколько секунд заливают все вокруг, а я чувствую, что голове становится легче, как будто в ней ослабили винт и снизили давление.

Джой с мрачным и загадочным видом отворачивается от окна. Она медленно поднимает палец, указывает на меня и произносит:

– Мудрейшая снова права. Барбекю состоится завтра вечером.

И мы заходимся радостным хихиканьем.

Подумать только, что было время, когда все они не давали мне покоя, и, хотя могут не давать покоя и сейчас, зато они у меня есть. Когда-то я думала, что будет один, ну, может, другой, а теперь их трое, а я все еще жива. Они могут превращать все тяжелое, давящее, в легкое и совсем не важное. Они делают все маленькие радости феноменально значимыми для меня. Они даже не знают, что делают для меня. Своей любовью они меня сотворили.

* * *

Свежий осенний день; мы с Джой, в пальто и шляпах, гуляем в лесу. Чтобы поговорить, мы идем на природу. И вообще, она предпочитает общаться именно так, на ходу. Ее главные цвета и сейчас, и раньше полны жизни, энергии, озорства, задора. Но сегодня я не могу не заметить, как они потускнели.

Джой болтушка, человек, склонный рассуждать вслух, чтобы лучше все себе уяснить. Она говорит обо всем, что случилось, сначала о том, что ее обеспокоило, потом обо всем, связанном с тем, что ее обеспокоило, и только потом добирается до того, что случилось на самом деле. Она всегда отличалась кипучей энергией, никогда не упускала никаких подробностей, потому что ей обязательно нужно разложить все по полочкам и разобраться, что к чему. Ей нужно увидеть, как связывается между собой несвязанное, совпадает ли то, что она чувствует, и то, что думает, и все это ей надо произносить вслух, повторять снова и снова, столько, сколько нужно. Энди тонет в этом словесном потоке, от его напора у него голова идет кругом, но я должна оставаться спокойной. Ей тоже, бывает, становится тошно от себя самой, потому что говорит она слишком много и быстро, но я знаю, как остановить ее, успокоить, заставить посмотреть на спокойную точку на горизонте. И может быть, точка – это я. Я научилась быть терпеливой, понимать, что без преамбулы она все равно не сможет.

Под моими походными ботинками, как губка, пружинят лесная земля, листья и мох. Корни деревьев уходят в глубину, сплетаются, как паутина, неожиданно выныривают из-под земли, то грозятся поймать меня, то становятся удобной ступенькой. Выход на природу подпитывает так же, как и в те давние дни, когда я ухаживала за Лили. Это привычка, которая так и сохранилась у меня, одна из немногих хороших привычек, оставшихся с тех пор. И точно так же, как способность видеть ауру никуда не делась, с годами я научилась гулять по-настоящему. Сейчас на земле я замечаю грибы и мхи самого невероятного вида – то очень похожие на мультяшные, то такие, какие снятся в самых кошмарных снах. Я хочу остановиться, повнимательнее рассмотреть их. А Джой рвется дальше, не видит ничего вокруг, получает удовольствие только от адреналина, который гонит ее вперед.

Я не только вижу цвета мхов, но и чувствую, как деревья связаны под моими ногами, как они общаются друг с другом, пользуясь грибами, как средством связи. Я вижу, как цвета, точно нити, разбегаются под землей, миллионы их движутся в разных направлениях, образуют сложную сеть, похожую на запутанную схему лондонского метро.

– Так что, у вас все кончено? – спрашиваю я, когда Джой наконец добирается до сути дела и заканчивает описывать главное событие. Я стараюсь, чтобы в моем голосе не слышалось надежды. С самого начала он мне не нравился. Близко мы не познакомились, и я почти уверена, что так решил он, но из его кратких появлений в нашей жизни и из того, что я видела издалека, я постаралась выжать все, что можно. Избыток густо-оранжевого говорил о захватнической натуре и обидчивости.

– Да! – выкрикивает она, снова заливается слезами, но умудряется набрать скорость. – И теперь я не могу вернуться в спортивный центр. Нужно искать новое место, а мне нравится в этом центре работать. Я кучу клиентов себе набрала. Он, язва такая, уже теперь мне жизнь усложняет. А что потом?

Есть такое понятие «материнские деревья» – они старше, больше, глубоко укоренены в почву, откуда берут питание и передают его деревьям поменьше. Они принимают сигналы тревоги от своих связных-мхов и отправляют помощь. Сложные отношения симбиоза, сожительства. Тайные сигналы, безмолвные сообщения о бедствии. Вот что происходит и над, и под поверхностью.

Вот оно, материнство.

Мы доходим до развилки лесных тропинок; можно повернуть направо, и тогда мы быстрее дойдем обратно, к машине, а можно – налево. Рядом со мной хлюпает носом Джой.

Я сворачиваю налево.

* * *

Билли, подросток, возвращается из школы домой в окружении черного цвета. Я страшно пугаюсь. Он замечает это и начинает сильно, но молча плакать. Он пробует прошмыгнуть в свою