чем места, где бываешь ты со своими чокнутыми друзьями.

– Вот оно что! Может, я приведу своих чокнутых друзей и они пнут тебя под задницу. Может, как раз это тебе и нужно.

– Так за рулем не я был, – говорит он, слегка передергивает плечами и всматривается в мое лицо, ожидая реакции.

По мне бегут мурашки, потому что цвет его мигает, как лампа-вспышка на старомодной камере, а потом опять горит ровно, как будто ничего и не было. Он признался, что был в машине, и я почти уверена, что вспышкой своего цвета признался и кое в чем другом.

Но почему он здесь? Тоже, может, прячется. Может, его кто-то напугал. Может, болтается со мной, потому что ему нужна старшая сестра и сейчас мне нужно встать на его сторону, как всегда делает Хью, что бы ни вытворял младший братец.

Он заскакивает на другой сук, осматривается, прикидывает ширину оврага и высоту веток. Не думает же он прыгать, на самом деле… Слишком здесь широко.

А он отходит на несколько шагов от края и готовится к разбегу.

– Не получится, – говорю я.

– Получится. Сумею.

Он, похоже, или ищет смерти, или самонадеянно считает, что может сделать все, что захочет, потому что перепрыгнуть этот овраг он точно не сможет. Я смотрю на его решительное лицо, вижу мальчика, которого отлично знаю, и, неожиданно для себя самой, разражаюсь громким, от души хохотом.

– Что такое? – с удивленной ухмылкой спрашивает он.

– Ты кем себя возомнил? Тарзаном? Тебе не перепрыгнуть, – отвечаю я, поднимаясь.

Я снимаю темные очки, и он уставляется на меня. Может быть, он видит свою сестру, ту мою версию, которую не презирает. Мы оба смеемся, когда он несколько раз разбегается и резко останавливается прямо у края оврага. Он пробует еще раз, тащит меня за собой к краю, делает вид, что сталкивает в овраг, но опять останавливается в нужный момент.

Сердце колотится, когда я смотрю вниз, на дно. Всю неделю шел дождь, и кто знает, насколько сильно мы там увязнем. Мне не нравится, когда меня трогают, но сейчас я его не останавливаю. Я чувствую саму себя опасной. Живой. Обжигающей, как огонь. Золотистой. В кои-то веки брату с сестрой весело вместе.

– Не сумеешь ты, – повторяю я и сама слышу, что подбиваю его. Неужели мне и на самом деле хочется, чтобы он попробовал?

– Сумею.

Он оглядывается, оценивает все. Рассчитывает.

– А если сумеешь, что ты там будешь делать?

– Перепрыгну, и там видно будет.

Я смеюсь.

– В чем дело?

– Вот в чем разница между нами. Серьезно, не надо, Олли. Ну не получится у тебя.

Он подмигивает в ответ:

– Все у меня получится.

И, как бывает, когда о чем-то догадываешься по тону голоса или выражению лица, мне тут же становится ясно, что за рулем был он.

Дальше все происходит очень быстро. Он разбегается, на самом краю прыгает необыкновенно высоко, как будто его подбрасывает мощная пружина, и хватается за ветку дерева, нависающую над оврагом на другом краю. Он крепко держится двумя руками, раскачивается, на предплечьях, спине и плечах перекатываются напряженные мышцы, майка задирается и обнажает впалый белый живот. У него как будто все под контролем. Он смотрит на меня и широко улыбается.

– Я Тарзан. А ты…

И тут слышится треск. Ветка не выдерживает его веса, ломается и он летит прямиком вниз. Мне его не видно. Слышен только громкий шлепок и такой звук, как будто он получил удар в солнечное сплетение и весь воздух вышел у него из тела.

На миг мне становится дурно, потом я беру себя в руки и несусь к краю оврага. Я смотрю вниз и вижу, как неестественно он лежит. Точно тряпичная кукла, с раскинутыми как попало руками и ногами.

– Олли! – зову я с дрожью в голосе.

Он не шевелится.

Среди деревьев тихо, дует ветерок, шуршат листья. Меня трясет.

Я оглядываюсь кругом. Кричать бесполезно, все равно никого не дозовешься. Можно было бы сбегать за помощью, но, если его так оставить, он может умереть, а может, он уже умер. У меня телефона нет, а его мобильник лежит у него в кармане. Нужно спускаться.

И тут у него из темени вырывается свет, как будто он тюбик, из которого выдавили зубную пасту. Свет, ярко-белый, какого я ни разу еще не видела, остается в воздухе, зависает над телом Олли. Я не могу двинуться. Я чувствую, как застыла, как меня до смерти перепугал этот свет, похожий на живой, дышащий организм.

– Боже мой… – шепчу я, прихожу в себя и начинаю сползать по склону оврага, стараясь не смотреть на шар белого света в воздухе. Я скольжу и скольжу вниз. Ветки царапают лицо. И вот наконец я плюхаюсь ногами в грязную лужу.

– Олли! – зову я.

Он погиб. Я понимаю это, как только его вижу. Раньше я никогда не видела мертвого тела, и как раз поэтому точно знаю, что он не живой.

Я трясу его. Колочу. Сама дрожу с головы до ног. Я смотрю на белый свет, который висит над нами. Я даже сержусь на него, как будто жду, что он мне поможет. Он пододвигается ближе, и я замираю, боюсь, что вдохну его, боюсь, что он дотронется до меня, дрожу просто оттого, что он здесь.

– Уйди, – шепчу я. – Уйди опять в него. Ну пожалуйста…

А вообще, что я рассиживаюсь? Мне ведь нужна помощь. Я нашариваю в его кармане телефон, но он разбит вдребезги. Я пробую провести пальцем по экрану, но только режусь осколком стекла. Склоны оврага нависают надо мной, я лезу вверх, цепляясь за корни и траву, торчащие из земли. Я то и дело скатываюсь вниз, падаю в грязь. Она попадает мне в глаза, в рот, размазывается по лицу. Белый свет снова начинает двигаться. Он перемещается к голове Олли, прямо к макушке и исчезает в ней.

Олли открывает глаза. Он смотрит на меня.

Потом широко улыбается и садится, кривясь от боли.

– А я тебя видел, – говорит он. – Я и себя видел. Я был вон там, вверху, и смотрел вниз. Я тебя видел. А ты меня тоже видела?

Я качаю головой:

– Не видела, нет. Я хочу вылезти отсюда. Я хочу вылезти отсюда!

– Видела. Видела. Ты, чокнутая, посмотрела на меня и сказала: «Уйди опять в него». Ты меня видела. Да что ж такое… я и сам себя видел.

Он возбужден, пробует встать, но, похоже, у него что-что с плечом, да