и с ногами тоже. Он сейчас похож на пугало, которое растеряло всю солому, пытаясь подняться.

– Боишься меня теперь, – говорит он. Вспыхивает серебряный, потом золотой, и оба тускнеют.

Он в чем-то прав. Я ищу, куда бы поставить ногу. Пинаю носком грязный склон, цепляюсь за него, лезу вверх и скатываюсь обратно, потому что земля осыпается. Он стоит рядом, барабанит кулаками по груди, как Кинг-Конг, чувствует себя всесильным, непобедимым. Я понимаю, что с этого момента его аппетит нельзя будет утолить. А я могу только одно: всеми силами стараться выбраться отсюда. Я чувствую себя похороненной заживо, в одной с ним могиле, от меня воняет, с одежды капает грязь.

Первый, но не последний раз человек умирает на моих глазах.

И только в этот раз я вижу, как он возвращается к жизни.

* * *

Лили звонит мне как раз тогда, когда я собираюсь на встречу с Энди. Я счастлива, я включила музыку на всю катушку. Субботний вечер, а завтра у меня выходной. Я надела новое белье, танцую, пою, и тут звонит телефон. Я вижу ее имя и хочу не отвечать, но не могу.

Я выключаю музыку, стою в одном лифчике и стрингах на кухне.

– Олли погиб, – произносит она. – В тюрьме драка была. Мне только сейчас позвонили. Боже мой, Элис, его убили. Его нет, его нет…

Когда я заканчиваю разговор, то не знаю, что делать. Предстоит многое сделать, организовать, сообщить людям, побегать по конторам, сама Лили ничего этого не может – но пока я не могу сдвинуться с места. Мне очень грустно.

Было время, Олли мнил себя бессмертным, но больше жизней у него не осталось.

Розовый с золотом

Однажды утром я просыпаюсь, а цвета нет; впервые за двадцать два года. Ни у чего. Энди еще спит, его аура все такая же бесцветная, но вот растения ничего не испускают. Я обхожу нашу небольшую квартиру, проверяю их; внутри у них все как будто умерло, хотя на вид они сочные, буйные, пышные. Я выглядываю из окна и вижу, что мимо проходят люди без всяких цветов, как будто на планете Земля повернули выключатель и притушили свет. Я чувствую себя так странно, озадаченно, ошарашенно и неуравновешенно, как будто потеряла стабилизаторы. Я не сразу осваиваюсь с собственной тупостью и собираюсь с мыслями. Я пробую вспомнить, что за последние дни сделала не так.

И тут меня осеняет, сердце подпрыгивает. Если источник этого света Лили – а я так думаю, именно она, – что же будет, если этого источника рядом не окажется? Я набираю Лили. Один гудок, другой, третий…

– Алло! – это Мишель, моя двоюродная сестра; она поселилась у Лили, когда Олли опять попал в тюрьму, и с тех пор так и живет с ней.

Я долго жду, пока она ходит проверить Лили, которая еще не вставала. Она не скажет спасибо за то, что ее разбудили, но мне нужно, чтобы она проснулась. Меня тошнит.

– Она нормально, – сообщает мне Мишель. – Ну, как нормально… как обычно. Сказала, чтобы я отвалила.

– Вот и слава Богу.

Я кладу трубку, несусь в кухню и склоняюсь над раковиной в приступе рвоты.

Ровно на девять месяцев с этого дня я перестаю видеть ауру.

* * *

Во время беременности я так поглощена собой, жизнью, которая растет во мне, и тем, как тело приспосабливается помогать этой жизни, что перестаю видеть, чем живут окружающие меня люди. Только задним числом я узнаю, что у кого произошло: у коллеги распадался брак, и она держала это в строгом секрете, один приятель исчез с горизонта. Благодаря цветам я давно уже знаю, что внутри у людей идет никому не видная и не известная бурная деятельность, но, только потеряв способность их видеть, я понимаю, как хорошо люди скрывают ее, как умело прячут, как будто бы легко и без усилий идя по жизни. Я понимаю, насколько же мы феноменальны. Все они легко обвели меня вокруг пальца. Когда цвета возвращаются, я говорю себе, что нужно быть добрее, сострадательнее. Мало только видеть их в человеке и понимать его: понимание предполагает активность.

Конечно, я успела потренироваться на Энди, цвета которого я не видела, но сейчас я похожа на инопланетянина, заброшенного на Землю с другой планеты. На все время беременности мне нужно научиться ориентироваться в жизни и человеческих отношениях, не видя их. Я неверно сужу о настроениях и степени важности. Я делаю неуместные замечания. Я не слишком преуспеваю на работе, не слишком преуспеваю и дома. Я уверена, что все вокруг только и делают, что тихо считают время до того дня, когда я заполучу своего младенца.

* * *

Через девять месяцев между ног у меня извергается золотая лавина – на свет появляется дочь. Радость полная, абсолютная, родильное помещение озаряется золотым светом, как будто распахнулись ворота в другой мир и из них на нас полилось сияние. Я знаю, что рядом со мной теперь моя драгоценная девочка, пришелица из другого царства, удостоившая нас своим присутствием.

Мы даем ей имя Джой – «радость».

* * *

Имя дочери Джой, но я называю ее Золотинкой, потому что и по цвету, и по природе своей она розовая с золотым. Я впитываю ее, вдыхаю, заполняю все свои легкие этим чудом с запахом зефира и пудры. По утрам она пахнет сладкой мочой и беконом; сладко-соленая пышка улыбается во весь рот, и при первом же взгляде на нее вся моя усталость исчезает без следа. Ручки у нее все в складочках, вся она – как пухлое тесто, ее так и хочется пощекотать. Она – лекарство, она – свет, ей нужна я, а она – это все то, что мне нужно, вот только я раньше об этом не знала.

* * *

Я не сумасшедшая мать, но все же нервничаю, когда кто-нибудь берет мою девочку на руки. Обращение с новорожденным как с кульком включает во мне режим повышенной бдительности. Особенно когда я рядом с Лили.

– Дайте подержу! – говорит она и тянется к дочке, когда мы с Энди в первый раз навещаем ее.

Я крепче прижимаю Джой к себе. Мне не хочется, чтобы золотистый луч Джой поглотило чудовище с лиловыми щупальцами.

– Дай, – спокойно обращается ко мне Энди.

Я медленно протягиваю дочь, не желая смотреть, как переходят цвета, но не желая и отворачиваться, чтобы не пропустить чего-нибудь важного, не допустить, чтобы какой-нибудь цвет прилип к моей девочке