не все ли равно – одного или десяток? А один в свою судьбу десяток и вмещает. Одного прихлопнешь – десятка за ним потянется. Как минимум. Туда же… Так что не рассчитывай, что легко отделаешься. Подумаешь – убрал одного неудобного. И умыл ручки. Не получится! Разовых убийств не бывает, ты это хоть понимаешь? Даже если жертва совсем одинока, все равно не бывает! Усеки это. И не старайся отмыться. Здесь не отмываются. И грехи не отмывают. И не отпускают… Ты видел здесь церковь?.. Да ладно, я не о том, при чем тут вообще церковь. Думаю, здесь раскольниковых тоже хватает. Но раскольничеству не учат… Мало ли чему здесь учат! Но только не раскольничеству. Покаяние – запрещенное слово. И т-с-с…

Дункан приложила палец к губам. Потом как-то беспомощно махнула рукой и тяжело встала с дивана. И, слегка шатаясь, пошла к выходу.

– Я же новичок. Вот ты и расскажи.

Она медленно обернулась. Ее взгляд оставался пустым, выжженным полем.

– А зачем?

Я не знал, что ответить. И вообще не знал, стоит ли продолжать этот разговор. Нас слушали и слышали. И мне лишние слова были ни к чему. И я уже не просил слова, словечки, междометия и восклицания выползти из дивана, кровати, подушек. А наоборот, умолял спрятаться подальше.

– Спокойной ночи, Дункан.

Я подбирал правильные слова. Нейтральные. Или просто пустые.

– Да вряд ли она будет спокойной.

В ответ я промолчал. И искренне пожалел, что пригласил ее к себе. Ну же, уходи отсюда! Мотай подальше! Катись к черту!

Она услышала мои мысли. И поэтому не ушла.

– Послушай, Гиппократ, а какого черта ты здесь делаешь? Деньги, слава, идея? Затаившаяся обида на весь мир? Или просто подлянка твоей душонки?

Так, похоже, она – просто провокаторша! Ну как же я сразу не догадался, идиот! Шестерка! Они меня проверяют! Я аж вспотел. По-прежнему не доверяют и проверяют.

– Знаешь, Дункан, иди отсюда по-хорошему. Мне твои речи непонятны и неприятны. В общем, мотай подальше и катись к черту!

– Ну да, вежливо. Лучше уж к черту. Черт будет почестнее тебя. Впрочем, к черту мне и дорога. Которую я сама выбрала. И по ней пойду до конца.

Вот, еще пытается играть в мученицу. Ну уж нет, меня не проведешь.

– Ну и иди. До конца. А меня за собой не тяни. У меня свой путь. Он вполне приличен.

Дункан расхохоталась. Неприятно. Страшненько. Откинув голову назад. И показав свои фарфоровые зубы. Один уже надломился, невольно заметил я.

– Приличный путь! Боже! Эх, Гиппократ, Гиппократик, Гиппократ Гиппократыч! Хоть себе-то не ври! Приличный путь! Словосочетание-то какое! С ума сойти! Похоже, языкознание у тебя хромает. Или ты просто боишься?

Дункан обвела рукой мою комнату. И многозначительно посмотрела наверх, где, по ее мнению (здесь наши мнения сходились), находились скрытые камеры.

– Ну да, есть чего бояться. Лучше бы ты там наверху иконы повесил, что ли. Вот их бы и боялся. Да и я бы перекрестилась.

– Заткнись, – не выдержал я. Дункан меня раздражала уже не на шутку. – И научись, девушка, мыслить логически. Меня могло здесь и не быть. А если я здесь – значит мне это необходимо. Значит, меня все устраивает. Значит, все, понимаешь, абсолютно все правила игры, которые мне предложили, я принял. Добровольно принял! По собственному желанию! А ты… Ты, знаешь, вали-ка отсюда!

– Ну да. Я свалю. Только не по приличной дорожке. Приличную тебе оставляю. Я уж как-нибудь обойдусь дорожкой поганой. Чертовой.

– Мне все равно!

Я не выдержал и резко подтолкнул ее к выходу. От неожиданности она споткнулась и налетела на дверной косяк. И уткнулась лбом в стену. И ее плечи задрожали.

– Эх, Гиппократ, Гиппократушка. А ведь и у меня когда-то была своя дорога. Как ты говоришь? Приличная? Нет, это слово неподходящее, глупое слово. Эта дорога была… Не описать. Словно сон вспоминаю. И словно не я это была. А знаешь, может быть, прошлое – это и есть другая жизнь? И все просто? Там вовсе и не мы жили? В нашем прошлом? Внешне похожи, но не мы… И каяться за прошлое вовсе не надо? Мы есть только в настоящем. И каяться можем только за настоящее… Ты как думаешь, Гиппократик?

– Я ничего не думаю вообще. Я сильно подустал. И каяться вообще не собираюсь, – буркнул я.

– А в том прошлом… Ну, где я… Или не я… Оно было такое яркое! Солнца, что ли, тогда было больше? Так много, что я все время жмурилась. Или от солнца, или от радости, которую я даже не понимала, у меня все время текли слезы… Мы никогда не понимаем радости от детства. А ведь только там мы не одни, только там и бываем неодиноки. И только там нас по-настоящему любят. И только там мы по-настоящему кому-то нужны…

Дункан присела на диван и закрыла ладонями лицо.

– Да, столько солнца я за всю жизнь никогда уже не увижу. А песок! Такой желтый! И почему-то пыль от него. Но пыль не такая, что противно. И ее хочется все время стряхнуть. А пыль приятная, правильная, как в стихах – как дымка… И вот такая желтая песчаная, пыльная и очень прямая дорога. Под невероятно ярким солнцем. И эта дорога казалась тогда такой широкой и такой бесконечно длинной! Как будто вся жизнь может вместиться в нее. И все время, которое выделено на эту жизнь… Знаешь, когда я бежала по этой дороге, мне казалось, так будет всегда. Какое бы лето ни наступило. И сколько бы лет ни прошло, я всегда вот так же буду бежать по этой дороге. Детство всегда какое-то бесконечное. Или просто в детстве веришь в бесконечность, не знаю… А теперь я знаю, что это была узенькая дорожка. И довольно короткая. От дачи к остановке автобуса. А по обочинам дороги цвел цикорий! Я только пару лет назад узнала, что это был цикорий, представляешь! А тогда я собирала эти синие цветы. И они не пахли! Но для меня это были самые красивые и самые важные цветы в жизни… А пару лет назад, около дачи одного миллионщика увидела, как его рабочий, батрак – как теперь их называют, газонокосилкой срезал цикорий. А цикория было так много! По обочине дороги! Он никому не мешал, даже миллионщику, поскольку рос возле общей дачной дороги. Я закричала – мне стало почему-то физически больно. Словно у меня на теле появлялись резанные раны – один за другой.